было очень вытянутое лицо — прекрасный рассадник для такой массы прыщей — и очень маленькая вмятина для мозгов на макушке; внутри же мозг был неуловимым комочком. Разговор с ним всегда меня утомлял.
Я отказывался верить, что это распоряжение Елены. Она способна была отправить меня на паром в Гадес в один конец, но если и хотела это сделать, то сказала бы сама. Хотя одной проблемой меньше. Если Елена не пускала меня, трудно было сказать ей о том, что я не собираюсь больше с ней встречаться.
Я спросил, где она; мальчик не знал. Я ласково уведомил привратника, что знаю об его лжи, потому что даже когда Елена Юстина станет тронутой старой каргой, лысой или беззубой, она будет слишком хорошо организованной, чтобы укатить в своем паланкине, не сказав прислуге ни слова. Затем я передал дружеский привет сенатору, оставил коробку Елены и уехал из Рима.
Сначала я отправился на юг на Аппиеву дорогу, чтобы объехать ненавистное мне побережье. После Капуи Аппиева дорога вела в Тарент на «каблучок» сапога, в то время как я свернул на запад, к «носку». Сейчас я ехал по Попилиевой дороге, на Регий и Сицилию, намереваясь свернуть с нее перед самым Мессинским проливом.
Мне пришлось пересечь Лаций, Кампанию и Луканию и заехать глубоко в Бруттий — половину территории Италии. Казалось, мое путешествие длилось уже несколько дней. За Капуей последовали Нола, Салерно, Пестум, Элея, Буксент, а затем долгий путь вдоль Тирренского побережья до дороги на Козенцу далеко на юге. Когда я свернул с главного пути, чтобы пересечь полуостров, дорога стала резко подниматься в гору. Тогдато мой мул, которого я взял на последней стоянке, вдруг обиделся на меня, и я увидел, что был прав, когда опасался подобного развлечения в горах.
Козенца — провинциальная столица Бруттия. Горбатая коллекция одноэтажных лачуг. Она находилась на холме, так что до нее трудно было добраться, и в течение нескольких сотен лет не имела такого значения, как второй Бруттийский город, Кротон. Однако Козенца была их столицей; бруттии — странный народ.
На ночь я остановился в Козенце, однако спал очень плохо. Это Magna Graecia — Великая Греция. Рим завоевал Великую Грецию уже давно — теоретически. Но по ее мрачной территории я перемещался с опаской.
Сейчас улицы были почти пусты. На постоялом дворе в Козенце кроме меня остановился всего один проезжий — человек, которого я никогда раньше не встречал. У этого парня была пара собственных лошадей, которых я высоко оценил, — большой жеребец чалой масти, который чутьчуть не дотянул до звания скакового, и пегая вьючная лошадь. Мы ехали рядом от Салерно, если не дольше, но перед тем, как он показался утром, я все время был в пути и не спал, а к тому времени, как он вечером меня догнал, я уже свалился в постель. Если бы я знал, что он все еще находится здесь со мной в Козенце, то постарался бы не ложиться спать, а подружился с ним.
Я ненавидел юг. Все эти старомодные города с огромными храмами Зевсу и Посейдону; все эти философские школы, которые заставляют чувствовать себя низко; все эти атлеты с хмурыми лицами и задумчивые скульпторы, ваяющие их. Не говоря уже об их заоблачных ценах для чужестранцев и ужасных дорогах.
Если верить «Энеиде», Рим был основан троянцем. Когда я двигался на юг, у меня волосы на голове шевелились, будто эти греческие колонисты видели во мне своего древнего врага во фригийском колпаке. Казалось, людям больше нечем было заняться, кроме как, притаившись на пыльных крылечках, наблюдать за незнакомцами на улице. Козенца была довольно отвратительна; Кротон, считавший себя более важным, должен был оказаться еще хуже.
Чтобы попасть в Кротон, нужно было преодолеть горы. По мере того как я поднимался, температура воздуха падала. Равнины Сила покрывали густые леса каштана и турецкого дуба, затем бук и благородная пихта, в то время как ольха и тополь оккупировали гранитные скалы. Местные называли это хорошей дорогой; такой дикий и извилистый путь. Я никогда не шел после сумерек; даже днем мне казалось, что я слышал горных волков. Однажды, когда я обедал на солнечной опушке леса, усыпанной земляникой, за камень скользнула гадюка, зловеще появившись изза ботинка моей вытянутой вперед ноги. Я чувствовал себя в большей безопасности, обмениваясь ночью оскорблениями с беспощадными римскими проститутками.
На вершинах гор все еще лежали снежные шапки, но моряки уже начали подниматься на заготовку леса, так что изза дыма от их костров разреженный воздух становился более резким. У меня потекло из носа, когда я пошел по тропинке среди придорожных фиалок, чтобы обогнать волов с длинными повозками, которые тянулись под стволами могучих деревьев. Взъерошенная равнина поднималась над морем более чем на тысячу футов. В Риме уже приближалось лето, но здесь климат отставал. От потепления все вокруг капало, неистовые ливни хлынули в долины глубоких рек, и ледяная весенняя вода утолила мою жажду.
Я пару дней медленно продвигался по этой суровой местности. Над долиной Нето открылся впечатляющий вид на Ионическое море. Через возделанные оливы и виноградники я спустился вниз, однако земля стала неровной от размывов и бугристой от комков глины, осевших здесь во время летних наводнений, которые унесли более рыхлый слой почвы, оголяя сухую землю, словно яростно высосанную смоковницу. Наконец моя дорога снова резко поднялась вверх, и я добрался до Кротона, который, словно ужасная болячка, прячется под подушечкой большого пальца Италии.
Это местечко Кротон было последним приютом Ганнибала в Италии. Я считал, что если здесь пройдет еще какойнибудь деятель типа Ганнибала, то Кротон с готовностью позволит ему бесплатно плескаться в провинциальных банях и почтит его изгнанием с прощальной пирушкой за счет городской казны. Однако меня здесь приняли недружелюбно.
Когда я въехал в Кротон, у меня между лопатками ручьем лил пот. Владелец мансиона для государственных служащих оказался тощим копушей с узкими, как щелки, глазами, который полагал, что я приехал проверять его записи для ревизора казны. Я надменно заявил, что еще не пал так низко. Он сначала пристально рассмотрел меня и только потом снизошел до того, что позволил зарегистрироваться.
— Вы надолго? — украдкой проскулил он, словно надеясь, что нет.
— Не думаю, — ответил я, с вежливой римской прямотой намекая: «надеюсь, что нет». — Я должен найти жреца по имени Курций Гордиан. Знаете о нем чтонибудь?
— Нет.
Я был уверен, что знает. В Великой Греции врать государственным служащим из Рима — это образ жизни.
Я находился в своей собственной стране, однако чувствовал себя иностранцем. Эти засушливые старые южные города полны мелкой пыли, свирепых насекомых, обременительных местных законов, дружных коррумпированных семей, которые почитали императора, только если это устраивало их карманы. Люди были похожи на греков, у них были греческие боги, и они говорили на греческих диалектах. Когда я вышел прогуляться и показать себя Кротону, то в первые же полчаса нарвался на неприятности.
XIII
Тога в Кротоне была бы не к месту. Только магистраты носили формальную одежду. К счастью, я не обидел чужой город тем, что был одет слишком нарядно. На мне была неотбеленная туника под длинным серым плащом, а также простые кожаные сандалии и мягкий шнурок в качестве ремня. Остатки хорошей римской стрижки в отдельных местах выросли, но никто не мог к этому придраться, поскольку моя голова была надежно спрятана под складками белой ткани. Я не боялся солнечного удара; я маскировался под жреца.
Форум — это то место, где ищут людей. Я шел в его сторону, вежливо уступая гражданам Кротона более затененную сторону улицы. Они вели себя довольно нахально.
