ребенка, который ни в чем не виноват.
— А если она не выживет? Она очень больна, а у нас в Храме уже не одну тысячу лет не было Певчей драгоценных камней. Легенды гласят, что Певчая драгоценных камней может вызвать силу самой богини, чтобы исцелить более сильную, чем может даже Верховная Дева.
— Тогда я воспитаю его сама, как своего собственного ребенка, — сказала королева, в ее глазах была опустошающая боль, но они все еще оставались сухими. — В нем течет кровь моего мужа, он брат моего сына Конлана и любого другого будущего ребенка, которого я могу родить. Могу ли я сделать меньше?
— Сможете ли Вы любить этого ребенка? — спросила Кили, про себя отмечая смелость Верховной Девы, посмевшей задать королеве такой вопрос. — Он заслуживает, чтобы его любили, чтобы его не заставляли чувствовать себя нежеланным.
— Я буду любить его, — твердо ответила королева, будто пытаясь убедить саму себя. — Я должна любить его.
Малыш сонно открыл глазки и посмотрел на Кили. Она протянула руку, чтобы прикоснуться к его щечке, и упала, погружаясь обратно в темноту.
Видения приходили все быстрее и быстрее; одно за другим. Короткие отрывки воспоминаний, которые собрал меч за свое долгое существование. К счастью Кили наблюдала за всем этим как свидетель, когда ее перекидывало от одного момента к другому.
— Он не должен знать, — сказал король мужчине и женщине, которая смотрела вниз на ребенка у себя в руках, вне себя от радости. — Он никогда не должен узнать.
Когда они согласились, слова спешно падали друг за другом. Королева стояла позади своего мужа, по ее лицу струились слезы.
Скалистый берег, середина грозы.
Волны обрушивались на скалы, король стоял один, его силуэт выделялся на фоне разрисованного бурей неба. Голос, каким-то образом больше и громче волн, окружал его.
— Ты должен сказать ему. Его будут звать Джастис, и он будет служить напоминанием несправедливости, которой всё закончится, если Анубизе удастся расширить свою власть на людскую расу.
Король склонил голову, сжав кулаки.
— Я не могу ему сказать. Я не могу рисковать своими сыновьями, если враги моих сыновей, узнают о его существовании.
Голос, снова. Голос, который Кили откуда-то знала — хотя, было невозможно, чтобы она его знала, было невозможно, что это была правда — что это голос морского бога.
Посейдон.
— Не бросай мне вызов в этом вопросе. Ты скажешь ему, как я приказал. Я наложил на него проклятие, он проклят никогда не раскрывать обстоятельства своего рождения, иначе ему придется убить каждого, кто его услышит.
— Значит, ты создал чудовище и убийцу, — выкрикнул король, направляя свой меч — меч — на волны.
— Нет, — прогремел бог. — Я создал оружие, какого никогда еще так не затачивали для сражения. Он будет служить твоим сыновьям и будет служить моему правосудию. Когда ему исполнится десять лет, ты отдашь ему свой меч и переименуешь его в Ярость Посейдона, чтобы гарантировать, что моя ярость из-за обращения Анубизы с моим избранным королем никогда не будет забыта.
Над волнами сверкнула молния, и темная фигура метнулась сквозь воду к берегу, но прежде чем Кили успела хоть мельком ее увидеть, она вновь упала во тьму.
Маленький мальчик с синими волосами посмотрел на короля, на его лице отразилось замешательство, потом посмотрел на меч в своих руках, вложенный в ножны.
— Но, я не понимаю, Ваше Величество. Почему Вы отдаете мне свой меч?
Король посмотрел на него без выражения какой-либо нежности на лице.
— Мне надо кое-что тебе рассказать …
И Кили упала.
Скручиваясь, поворачиваясь и кружась сквозь столетия, Кили попадала из видения в видение. Единственной константой был Джастис, меняющийся из ребенка в мужчину, закаленного воина, всегда с мечом, либо закрепленным у него за спиной, либо используемым в битве. Битва за битвой. Отчаянное сражение за отчаянным сражением. Вампиры и оборотни, все имеющие цель поработить или съесть людей.
Всех их победил Джастис, владеющий Яростью Посейдона.
Кили упала, и падала, и падала в бесконечное видение. Видение, завернутое в видение, кровавая битва за кровавой битвой, пока она не могла уже вспомнить ничего кроме резни, боли и смерти.
Но она начинала узнавать его — о, да, она начинала узнавать этого дикого мужчину, который ее похитил. Мука, жившая глубоко внутри него. Одиночество. Горечь от столетий жизни в качестве оружия в руках сердитого бога, ищущего мести.
Ее сердце разрывалось, и Кили почувствовала слезы, струящиеся по ее лицу.
— Достаточно! — закричала она. — Хватит уже. Пожалуйста, я не могу больше этого выносить. Пожалуйста, пожалуйста. Не надо больше.
Она упала, снова, во тьму. Но в этот раз, вместо того, чтобы падать вниз, она упала вперед — она упала на воина с синими волосами, с пламенем в глазах.
Глава 18
Вонос материализовался в просторном логове, особняке в пригороде Сент-Луиса, где жили нувориши Ладу[17]. И было совершенно ясно, что никто его не ждал. Они искали Ксинона. По сведениям Воноса тот как раз недавно скончался. Так что они были абсолютно не готовы к появлению среди них вампира, потому что всё равно ожидали своего лидера (Ксинона) не раньше конца недели.
И именно это Воносу и нравилось.
Одетый в тщательно отутюженный, изготовленный на заказ костюм от Сэвил Роу[18], дополненный изысканным галстуком от Зегна и туфлями Феррагамо, он точно знал, какое производит впечатление на людей в рубашках-поло и брюках-хаки, которые находились в комнате. Даже выбирая, что надеть, он всегда преследовал при этом какую-то цель, намеренно позволяя этим тупым баранам недооценивать его.
Пресса нарекла его — вампир-супермодель. Законодатель высокой моды. Они не знают, то ли восхищаться им, то ли насмехаться над ним за его отполированный до совершенства внешний вид. Политика— человека выгнали бы из Конгресса, если бы он был слишком элитарным. Не «человек из народа».
Эта мысль насмешила Воноса. Он был человеком из народа. Только он предпочитал их есть.
В любом случае, очарование — и страх — которые он пробуждал в народных массах, только усиливались его тщательным изысканным стилем. Он был лидером Праймуса, новой третьей палаты Конгресса только для вампиров, а его избиратели никогда не будут уважать того, кто не был сильнее их.
