— Отец. — Мунэмори потянул его за рукав.
— Что?
— Да нет, н-ничего особенного.
— Ты собирался сказать, что я веду себя неподобающе?
— Нет, ничего такого.
— С тобой что-то творится. Таким слабовольным я тебя давно не видал. Ты болен?
— Нет, отец. Просто… На днях я получил одно удручающее известие. И не совсем оправился. Так, личные неприятности. Не о чем беспокоиться.
— А-а… Стало быть, дело в женщине.
— Нет, это… духовное.
— Кстати, о духовном. Я хочу, чтобы ты послал войско Тайра к храму Миидэра, что в Наре. Тамошние монахи, несомненно, злоумышляют против нас, раз укрыли мятежного принца. Храм разорите и предайте огню — в назидание прочим. Измены мы не потерпим, даже среди святош.
Мунэмори молчал.
— Ну?! — взревел Киёмори.
— Будет исполнено, отец.
Город плывет по течению
— Как, уже?! — вскричала Кэнрэймон-ин, видя, как засуетились слуги, укладывая ее вещи. Утро только началось, и она едва закончила туалет. Длинные черные волосы императрицы еще были не причесаны со сна и не убраны шпильками и гребнями.
— Точно так, государыня, — извиняющимся тоном ответил Мунэмори. — Отец дал приказ ускорить перенос столицы. Думаю, этим неожиданным шагом он хочет удержать всех в напряжении, чтобы предупредить недовольство.
— Или прав был Сигэмори.
— Не говори таких слов, сестрица. За отца я больше не поручусь. Никто не знает, кому он нанесет удар, кого посчитает угрозой.
Кэнрэймон-ин примолкла. В детстве Киёмори ее не замечал, в пору замужества изображал гордого отца, а когда она вынашивала будущего императора Тайра — лелеял, как драгоценность. Однако слишком часто Кэнрэймон-ин слышала рассказы о том, как Киёмори обходился с теми, кто становился ему бесполезен. Не одна танцовщица, плача по загубленной жизни, была вынуждена уйти в монастырь лишь потому, что князь Тайра к ней охладел. Ходили и более темные слухи, будто бы Киёмори навлек на сына смертельное проклятие, хотя им Кэнрэймон-ин старалась не верить. «Впрочем, если подумать о таинственной хвори Такакуры… Какая же участь может ждать нерадивую дочь?»
Слуги провели ее по коридорам во двор, где их уже ждала карета.
— Постойте, а где Антоку?
— Ему был подан императорский паланкин, — ответил Мунэмори, который все это время следовал за ней. — Вы поедсуе порознь.
— Но почему?
— Не знаю. Я больше не оспариваю отцовских распоряжений.
— Антоку нельзя ехать одному!
— С ним поедет жена дайнагона Тайра.
— Не понимаю!
— Боюсь, объяснять что-либо у отца не заведено.
— А что с моим мужем? Я слышала, он слишком плох для таких поездок.
— Однако же Такакура отправится с вами, так же как и государь-инок Го-Сиракава. Теперь пожалуйте в карету.
Кэнрэймон-ин забралась в возок. Несколько фрейлин сели вместе с ней. Императрица тут же высунулась из оконца:
— Мунэмори, какая она — эта Фукухара?
— Она… у моря, госпожа. У моря. — Он откланялся и убежал по другим делам.
Карета дернулась вперед, и Кэнрэймон-ин свалилась на руки кому-то из дам. То, что обыкновенно вызвало бы смех, сегодня все сочли горьким невезением, и только.
— Я слышала о Фукухаре, государыня, — произнесла одна фрейлина. — Вельможа, что посещал меня, часто о ней рассказывал. Жуткое, говорил он, место, где ветер никогда не устает дуть, а океанские волны ревут даже сквозь сон. Вопли морских птиц — точь-в-точь стенания мучимых душ, цветы почти не цветут, ручьи не журчат. Только4кручи и море — более ничего.
— Почему? — сокрушенно прошептала Кэнрэймон-ин. — Почему отец пожелал устроить столицу в таком месте? Почему мы должны оставить Хэйан-Кё ради Фукухары?
Дамы не отвечали, глядя на сложенные ладони в неловком молчании.
Едва повозка выкатилась за ворота Дворцового города, ее окружил караул конных воинов Тайра. Кэнрэймон-ин выглянула в окно, но не встретила ни одного приветливого, знакомого лица. Повсюду маячили конские бока и спины, отчего ей показалось, будто карета превратилась в передвижную тюрьму.
Чуть позже поезд замедлил ход — дорога пошла в гору. Сквозь щели в бамбуковых шторках открывался вид со склона холма на долину реки Камо. Утреннее солнце выглянуло из-за туч и явило глазам Кэнрэймон-ин необычайное зрелище. Многие большие усадьбы Хэйан-Кё были поставлены на огромные плоты, которые затем сплавлялись по реке. До императрицы доносился надсадный рев тягловых быков, волокущих к реке возы, груженные стропилами и резными колоннами, сёдзи и даже садовыми калитками. Улицы Хэйан-Кё стояли без движения.
— Что это? — тихо воскликнула Кэнрэймон-ин. — Зачем они ломают город?
— Я слышала, государыня, — ответила фрейлина, которая знала про Фукухару, — что в новой столице нет подходящего дерева для построек. Говорят, первым вельможам, что туда прибыли, пришлось селиться в домах простолюдинов. Поэтому те, кто может, берут с собой и дома.
— Они плывут по реке, словно листья, подхваченные ветрами судьбы, — вздохнула Кэнрэймон-ин и опустила шторку. Потом она прислонилась к стене шаткой кареты и закрыла глаза. — Нет, это не явь. Какой-то ужасный кошмар.
— Это карма, — тихо проговорила другая фрейлина. — Мой дядя был монахом в храмах Миидэры. Он едва спасся от гибели, когда ваш отец приказал предать храм огню. Все древние рукописи и картины погибли. Немудрено, что боги попустили такому свершиться.
Все сидящие рядом потрясенно воззрились на спутницу. Та вдруг испуганно огляделась и подняла рукава — спрятать лицо.
— Простите, государыня! Я совсем не думала кого-либо оскорбить. Прошу, смилуйтесь.
И женщины перевели выжидательные взгляды на императрицу.
Кэнрэймон-ин знала, что вправе изгнать провинившуюся фрейлину из дворца или назначить еще худшую кару — за осуждение члена монаршей семьи. Киёмори настоял бы на суровом наказании — о Тайра либо хорошо, либо ничего. «Только я — не отец, и даже в эти мрачные времена нужно думать о милосердии».
— Мы все очень устали, — заметила она. — Ранний подъем, суета, неразбериха… Стоит ли дивиться тому, что с языка слетают опрометчивые слова. Извинить такое нетрудно.
Раздалось несколько вздохов облегчения, а карета покатила дальше — к Фукухаре.
Тюремный дворец
Путешествие государя-инока Го-Сиракавы отнюдь нельзя было назвать приятным. В его карете
