За сёдзи полыхнула молния, и комнату наполнил громовой раскат — столь оглушительный, будто весь мир распадался на части. Киёмори вспомнились предсмертные слова Ёсихиры о том, что он вернется демоном грома, чтобы сокрушить ненавистных Тайра.
Киёмори в ужасе закрыл глаза, стены комнаты закружились. «Неужели мой конец настает? — пронеслось у него в мозгу. — Неужели я вот-вот провалюсь в небытие, как тонущий в бурю корабль, без надежды на возвращение?» В этот миг навалилась тьма, и он лишился чувств.
Новое пробуждение потрясло его. Киёмори очнулся на своем тюфяке, взмокший от йота. Воздух потяжелел от курений, а монотонный речитатив монахов внушал спокойствие. Оглянувшись на сёдзи, он больше не увидел там никаких посланий — только мокрую бумагу.
«Меня пощадили, — ошеломленно подумал Киёмори. — Возможно ли?» Он медленно сел. Голова немного кружилась, но ему удалось не упасть. Еще он заметил, что проголодался. Рядом стояла чаша с рисом, и Киёмори стал есть, разжевывая каждую крупинку.
«Должно быть, я спасся монашескими молитвами. Верно, слова сутр уберегли меня от мстительных духов, как однажды спасли мой остров от гнева Рюдзина. Если я лишился его опеки, не обратиться ли за покровительством к Будде?»
Киёмори призвал монахов. Те были приятно удивлены, увидев его бодрствующим.
— Полагаю, именно вам я обязан выздоровлением, — сказал он. — Я тотчас велю, чтобы ваши обители получили щедрые дары — рис, шелк и добрых коней. Вы меня вдохновили. Теперь я осознал, что хочу принять постриг и тоже стать монахом. Прошу, пришлите ко мне наимудрейшего из наставников, который бы направлял меня в этом.
Монахи обрадовались, но вовсе не удивились, поскольку люди, столкнувшись со смертью, нередко обращались к вере. Итак, храмы получили весть, что господин канцлер ищет учителя, и, памятуя о высоком ранге будущего послушника, сам глава вероучения Тэндай, преподобный Мэйун спустился с горы Хиэй проследить за посвящением Киёмори. Князю обрили голову и выдали простое серое одеяние, под стать новому, монашескому имени — Дзёгай. Было объявлено, что Киёмори «удалился от мира», а главенство над Тайра перешло к Сигэмори, хотя оставалось неясным, какие полномочия тот получал на самом деле.
«Теперь-то Рюдзин не посмеет мне навредить, — думал Киёмори, выписывая очередную сутру или заучивая закон Будды. — А В Хэйан-Кё никто не осмелится клеветать на инока. Ха! Если все, что требуется для уважения и покровительства небес, — это состричь волосы и отказаться от изысканных платьев, значит, цена не так уж и велика».
Отражение в зеркале
— Киёмори заделался монахом? — рассмеялся отрекшийся государь, когда его советник Сайко пришел с новостями. — И я должен этому верить? Найдется ли хоть один глупец, что поверит?
Престарелый Сайко пожал плечами:
— В страхе люди часто совершают загадочные поступки. Кое-кто говорит, что господин Киёмори утратил душевный покой после болезни.
Го-Сиракава потер подбородок.
— Нет-нет, не верится мне, что простая хворь могла его так напугать. Только не Киёмори. Что-то здесь неспроста. Сдается мне, он вообще не был болен. Киёмори знает, что о нем ходит дурная слава гордеца и тирана. Быть может, это его недомогание и обращение к вере нарочно задумано, чтобы обрести в людях сочувствие?
— Но, государь, — вклинился Наритика, другой доверенный советник Го-Сиракавы, — опасно порой видеть козни там, где их нет. Так недолго прослыть недалеким и подозрительным.
Го-Сиракава нахмурился:
— Недалекие не замечают измены, когда она назревает. Я знаю Киёмори почти всю жизнь. Он никогда толком не болел и никогда не тяготел к монашеству. Родовому ками он верен лишь на словах, а большое святилище в Ицукусиме строит, чтобы всех поразить своим богатством. Не таков Киёмори, чтобы вдруг податься в буддизм, если только это не сулит еще больших благ.
Наритика словно язык проглотил, хотя потом все же выдавил:
— Владыке, конечно, виднее.
— Да, виднее, — проворчал Го-Сиракава. — С моей стороны, может, и глупо было наделять Тайра такой властью, но, раз уж так вышло, теперь нужно следить за ними, не спуская глаз. С той самой ночи, проведенной в Рокухаре, я убедился, что нас ждет явление второго Нобуёри, для которого власть — лишь орудие для исполнения собственных корыстных целей. Так не лучше ли проявить бдительность?
— Разумеется, владыка, — поддакнул Сайко, многозначительно глянув на Наритику. — Это, несомненно, наимудрейшее решение.
Наритика отважился на новую попытку.
— Повелитель, Государственный совет и без того погряз в трудностях. Тайра не желают примириться с Фудзивара, а верные вам царедворцы в разладе с ними обоими. Каждый силится занять должность повыше и возвысить приближенных. Дела совершенно запущены! Ходят слухи, будто Минамото на востоке пытаются сплотить силы. Кто знает, с кем они захотят объединиться, когда будут готовы?
— Теперь-то ты понял? — сказал Го-Сиракава. — Верно говорю, времена ныне опасные. Я должен всеми силами сохранить порядок и не позволить Тайра ввергнуть нас в хаос. — Он повернулся к Сайко: — Стало быть, Киёмори считает, что монашеское облачение принесет ему всеобщее уважение? Что ж, тогда и я последую его примеру. Пошли весть преподобному Мэй-уну. Попроси его прибыть в То-Сандзё и постричь меня как положено. Нельзя допустить, чтобы Киёмори уважали больше государя.
Сайко низко поклонился:
— Слушаю и повинуюсь, владыка. Я тотчас отправлю гонца в Хиэйдзан. — Монашек поднялся и быстро вышел, на прощание одарив Наритику гадкой усмешкой.
Го-Сиракава взял бронзовое зеркальце, забытое кем-то из фрейлин, поднес к лицу и спросил:
— Как думаешь, пойдет ли мне лысина?
— Не менее чем господину Киёмори, — печально отозвался советник. — Полагаю, вы будете столь же благочестивы.
Го-Сиракава опустил зеркальце.
— Не занудствуй, Наритика. Я всего-то хотел знать, как буду смотреться. Мои дамы говорят, что седина делает меня мудрее и старше. Никогда не прощу себе, если после пострига потеряю внушительность.
— Уверен, люди будут и впредь судить о вас больше по мудрости, по делам, совершенным на благо Японии, нежели по внешнему виду, — ответил Наритика и с поклоном поднялся. Удалившись из приемных покоев отрекшегося государя, он побрел длинным крытым переходом к своему жилищу, в гостевые комнаты То-Сандзё.
По пути Наритика загляделся на сады, разбитые между дворцовыми палатами, на облетающие листья гинкго и клена. Видения разрушенного Хэйан-Кё не оставляли его с той злополучной ночи в Рокухаре. Поначалу он с готовностью поверил, что его предчувствия совпадают с предчувствиями Го-Сиракавы — будто именно Тайра приведут страну к роковому концу. Теперь уверенность ушла. Откуда бы ни дул ветер, какое бы дерево ни сбрасывало листву первым, зима неизбежна, и ничто не в силах ее отвратить.
Гэнпэй
