кашель понемногу утих. Но вот за соседней с ним сёдзи послышалось тихое шуршание.
— Кто здесь? — прошептал Сигэмори.
Перегородка скользнула в сторону. За ней сидела Нии-но-Ама.
— Матушка.
— Сын мой. Я услышала, как ты кашляешь, и пришла проверить, не надо ли чего.
Сигэмори тряхнул головой.
Нии-но-Ама на коленях проползла внутрь, к его постели.
— Я слышала, ты отверг предложение отца прислать лекаря.
— Да.
Нии-но-Ама опустила глаза и тихо погладила его рукав.
— У меня к тебе тоже есть предложение. Знаешь, мой отец, Царь-Дракон, принимает в свой дворец души достославных вельмож и героев.
— Помню, ты рассказывала мне об этом в детстве.
— Своему внуку он будет рад без сомнения. Ты будешь сидеть в парадном зале РюДзина среди великих людей, жить в роскоши и изяществе до скончания времен, а может, и дольше.
Сигэмори улыбнулся и покачал головой.
— Почему? — спросила Нии-но-Ама, сдерживая слезы.
— Потому что я не хочу вечно жить среди вельмож. Такую жизнь я уже изведал, и меня она… не привлекает. Мне по душе отправиться в Чистую землю и сидеть в венчике лотоса на ладони милосердного Будды.
— Ты ведь не знаешь точно, что попадешь именно туда.
— Значит, дождусь другого поворота Колеса, другой возможности доказать, что чего-то стою. Я не боюсь покидать этот мир, мама. Я жду грядущего путешествия. Знаю, несмотря ни на что, мне откроются невероятные чудеса, удивительные истины.
Из груди Нии-но-Амы вырвался всхлип, она зажала рот рукавом.
— Прошу, не плачь. Теперь я вижу, что мне здесь не место. Я, как мог, старался быть честным со всеми людьми, жить достойно, творить милосердие и стяжать мудрость. Но вышло так, что в моем роду почитаются лишь тщеславие и воинственность. Это не мой мир, и я покину его без сожаления. Тревожусь лишь за Киёмори и своих сыновей. Ты ведь приглядишь за ними? Нии-но-Ама кивнула.
— И проследишь, чтобы отец не вел себя опрометчиво, когда меня не станет?
— Ты же знаешь — над ним я не властна. И никогда не была.
— Ну что же… Полагаю, пока Корэмори не достиг совершеннолетия, главой Тайра станет Мунэмори. Хотя многое может перемениться. Передай ему, что… мне было приятно объединить с ним усилия, и я сожалею, что мы не можем состариться вместе, как братья.
— Передам. Мне тоже было радостно видеть, как вы поладили. Кажется, вас сплотило какое-то общее дело — не пойму только какое.
Сигэмори покачал головой:
— Мы надеялись порадовать тебя хорошей новостью, но ничего из этого, как видно, не вышло. Удача не на нашей стороне. Бессмысленно объяснять то, чего не случилось. Тебя это только огорчит.
Нии-но-Ама опустила голову. Одинокая слеза скатилась по ее щеке и упала на серый шелк рукава, оставив темное, точно клякса, пятно.
— Так не должно быть. Нельзя, чтобы ты уходил прежде отца с матерью. Это противно природе. Не следовало мне являться сюда, терпеть эту муку.
— Не лучше ли, матушка, запомнить меня таким, нежели увидеть мою голову на острие копья или на изменничьем дереве, как следствие ужасной войны? Моя смерть — всего лишь легкий ветерок по сравнению с бурей, что я предвидел. Прости, напрасно я об этом заговорил.
— Я понимаю, — сказала Нии-но-Ама. — Мне тоже снились такие кошмары.
— Что ж, значит, незачем убеждать тебя беречь себя. Верно, грядет Маппо. Конец закона.
— Знаю.
Видя, что мать вот-вот перестанет владеть собой, Сигэмори положил ей на плечо руку и спросил:
— Матушка, разве сейчас не время полуденной молитвы? А ведь многие в ней нуждаются.
— Да-да, ты прав, сын мой. — Нии-но-Ама взяла его за руку И порывисто прижалась к ладони морщинистой щекой. Потом она встала, быстро подошла к сёдзи и затворила ее за собой.
Сигэмори тяжело вздохнул и откинулся на половицы. «Великие боги, если вы надумали снять с меня бремя жизни, молю: не медлите. Не вынуждайте смотреть, как семья оплакивает мой уход».
И вот, в первый день восьмой луны, в ответ на моление Сигэмори, его душа покинула этот мир.
Ревущее море
Вдалеке между небом и морем выросла серая стена ливня — надвигалась гроза. Прибрежные скалы покрылись наледью от замерзших соленых брызг. Волны серыми, словно драконьи лапы, гребнями обрушивались на берег у каменистого побережья Фукухары, прямо под ноги Киёмори.
— Значит, так? — прокричал он прибою. — Думаешь сокрушить меня, позволив богам отнять моего сына? Думаешь, я изведусь от вины, потому, что Син-ин меня провел? Или, может быть, возомнил себе, что я из стыда верну тебе Кусанаги? Плохо ты меня знаешь, Рюдзин-сама! Я, как всегда, тебя одолел! Я одолею всякого бога иль демона, пусть только посмеют напасть! Я — Киёмори, князь Тайра! Мой внук станет императором — меч даст ему право на трон, и с этим ты ничего не поделаешь!
Из моря поднялся большой вал и покатился в сторону Киёмори, однако обрушился на камни в нескольких шагах, всего лишь обдав ноги брызгами. Пена поползла выше и достигла подпорок гэта, однако носки так и остались сухими.
— Ха! — крикнул Киёмори и погрозил волнам кулаком.
Тут же вырос другой вал, еще выше прежнего, — черный, как обсидиан, он ударил о берег и сбил Киёмори с ног, мгновенно промочив его до нитки ледяной водой. Киёмори почувствовал себя так, будто на него с разлета насел дракон, — он не мог пошевелиться, рот и ноздри залило водой. На миг он решил, что вот-вот захлебнется, но потом волна схлынула, оставив его распластанным на берегу. Отплевываясь, Киёмори услышал неподалеку взволнованные голоса:
— Господин! Господин!
— Вот он! Упал с кручи!
Двое слуг нырнули ему под руки и подняли, подпирая плечами.
— Ну и ну! Да он насквозь вымок!
— Господин, зачем только вы пришли сюда? Надвигается буря, да и стужа какая! Умоляю, пойдемте скорее в дом!
Киёмори хотелось прикрикнуть на слуг, отпихнуть в сторону, но у него зуб на зуб не попадал от холода, а мускулы свело судорогой. Ничего не оставалось, как позволить втащить себя обратно по взгорью в усадьбу.
«Нет, больше ничто не лишит меня сил, — в ярости говорил себе Киёмори. — Пусть я стар, воины Тайра не сдаются. Пока дышу, никому меня не сокрушить. Никому! Я увижу, как мой внук взойдет на Драгоценный трон, — а там будь что будет».
Мольба слуг
Мунэмори встал и медленно побрел к сёдзи, все еще держа в руке отцовское письмо. Боль и тоска опустошили его, лишили воли, точно глиняного истукана. Ему казалось, что кто-то другой ходит, слушает, говорит за него, а сам он плутает в тумане и сумерках некой безликой страны.