- Да.
- В котором часу?
- Очень рано. Я выйду из дому около семи.
Жак посмотрел на Женни и наконец сказал чуть хриплым голосом:
- Хочешь, я зайду за тобой?
Лицо Антуана просияло.
- Да, да! Приходи... Ты проводишь меня на вокзал?
- Конечно.
- Спасибо, старина. - Антуан с нежностью смотрел на младшего брата. Он повторил: - Спасибо.
Все трое были уже у входной двери.
Жак открыл ее, пропустил Женни вперед и, в свою очередь, переступил порог, избегая взгляда брата. На площадке он проговорил:
- Так, значит, до завтра. - И закрыл за собой дверь. Но в тот же миг передумал. - Спуститесь без меня, - сказал он Женни. - Я догоню вас. - И он поспешно постучал кулаком в дверь.
Антуан был еще в передней. Он отворил. Жак вошел один и закрыл за собой дверь.
- Мне хотелось бы сказать тебе кое-что, - сказал он. Глаза его были опущены.
Антуан почувствовал, что речь шла о чем-то серьезном.
- Иди сюда.
Жак молча последовал за ним в маленький кабинет. Там он остановился, прислонившись к закрытой двери, и взглянул на брата.
- Ты должен знать, Антуан... Мы оба пришли поговорить с тобой. Женни и я...
- Женни и ты? - удивленно повторил Антуан.
- Да, - ответил Жак отчетливо. На его губах блуждала странная улыбка.
- Женни и ты? - еще раз спросил Антуан, остолбенев от изумления. - Что ты хочешь этим сказать?
- Это старая история, - пояснил Жак отрывисто, невольно краснея. - И теперь - вот. Все решилось. В одну неделю.
- Решилось? Что решилось? - Он отступил к дивану и сел. - Послушай, пробормотал он, - ты шутишь... Женни? Ты и Женни?
- Ну да!
- Но вы почти не знаете друг друга... И потом, в такой момент! Помолвка накануне... Стало быть, что же? Ты отказался от мысли уехать из Франции?
- Нет. Я еду завтра вечером. В Швейцарию. - Он помолчал и добавил: - С ней.
- С ней? Послушай, Жак, ты что, сошел с ума? Окончательно сошел с ума?
Жак продолжал улыбаться.
- Да нет же, старина... Все очень просто: мы любим друг друга.
- Ах, не говори глупостей! - резко оборвал его Антуан.
Жак злобно рассмеялся. Поведение брата оскорбляло его.
- Возможно, что это такое чувство, которое тебя удивляет... которое ты не одобряешь... Тем хуже... Тем хуже для тебя... Я хотел, чтобы ты был в курсе. Это сделано. Теперь до свиданья.
- Подожди! - вскричал Антуан. - Это глупо! Я не могу позволить тебе уехать с подобной чепухой в голове!
- До свиданья.
- Нет! Мне надо с тобой поговорить!
- К чему? Я начинаю думать, что мы не можем понять друг друга...
Он повернулся было, чтобы уйти, но остался. Наступило молчание.
Антуан постарался овладеть собой.
- Послушай, Жак... Давай рассуждать... - Жак иронически улыбнулся. Надо принять во внимание две вещи... С одной стороны - твой характер, а с другой - момент, который ты выбрал для... Так вот, прежде всего поговорим о твоем характере, о том, что ты за человек... Позволь сказать тебе правду: ты совершенно не способен составить счастье другого существа... Совершенно! Следовательно, даже при других обстоятельствах ты никогда не смог бы сделать Женни счастливой. И тебе ни в коем случае не следовало...
Жак пожал плечами.
- Дай мне договорить. Ни в коем случае! А сейчас меньше, чем когда бы то ни было!.. Война... И с твоими взглядами!.. Что ты будешь делать, что с тобой будет? Неизвестно. И это страшная неизвестность!.. Себя ты можешь подвергать риску. Но связывать со своей участью другого человека - и в такой момент? Это просто чудовищно! Ты совсем потерял голову! Поддался ребяческому увлечению, которое не выдерживает никакой критики!
Жак разразился смехом - уверенным, дерзким, почти злым смехом, немного безумным смехом, который внезапно оборвался. Он резко откинул со лба прядь волос и гневно скрестил руки.
- Так вот как! Я прихожу к тебе, прихожу поделиться с тобой нашим счастьем, - и это все, что ты находишь нужным мне сказать? - Он еще раз пожал плечами, схватился за ручку двери и, обернувшись, бросил через плечо: - Я думал, что знаю тебя. Я узнал тебя только теперь, за эти пять минут! Ты никогда не любил! Ты никогда не полюбишь! Черствое, неизлечимо черствое сердце! - Он смотрел на брата свысока - с высоты своей недосягаемой любви. Кривая усмешка показалась на его губах, и он презрительно бросил: - Знаешь, кто ты такой? Со всеми твоими дипломами, со всем твоим самомнением? Ты жалкий человек, Антуан! Всего только жалкий, жалкий человек!
У него вырвался короткий сдавленный смешок, и он исчез, хлопнув дверью.
Антуан с минуту сидел неподвижно, опустив голову, устремив взгляд на ковер.
- 'Черствое сердце!' - произнес он вполголоса.
Он прерывисто дышал. Волнение крови причинило ему физическую боль, недомогание, подобное тому, какое бывает у людей на очень большой высоте. Он вытянул руку, стараясь держать ее в горизонтальном положении; ее сотрясала дрожь, побороть которую он был не в силах. 'Должно быть, пульс у меня сейчас около ста двадцати...' - подумал он.
Он медленно выпрямился, встал, подошел к окну и толкнул ставни.
На дворе было тихо. В отдалении, между двумя гранями стен, желтым пятном выделялась чахлая листва каштана. Но он не видел ничего, кроме дерзкого лица Жака, его самонадеянной улыбки, его хмельного, упрямого взгляда.
- 'Ты никогда не любил!' - прошептал он, сжимая кулаки на железном подоконнике. - Глупец! Если это и есть любовь, то, согласен, я никогда не любил! И горжусь этим!
В окне соседнего дома показалась девочка и взглянула на него. Может быть, он говорил вслух? Он отошел от окна и вернулся на середину комнаты.
- Любовь! В деревне они, по крайней мере, не боятся называть это своим именем; они говорят, что 'самцу нужна самка'... Но для нас это было бы слишком просто, это было бы унизительно! И надо это облагородить! Надо кричать, закатывая глаза: 'Мы любим друг друга!.. Я люблю ее!.. Любо-о-овь!' Сердце - это, как известно, ваша монополия, монополия влюбленных! У меня 'черствое сердце'! Пусть так!.. И, разумеется: 'Ты не можешь понять!' Постоянный припев! Тщеславная потребность быть непонятым! Это возвышает их в собственных глазах! Точно помешанные! Совершенно как помешанные: нет ни одного сумасшедшего, который бы не кичился тем, что его не понимают!
Антуан увидел себя в зеркале жестикулирующим, с разъяренным взглядом. Он сунул руки в карманы и начал искать более благородный предлог для своего гнева.
- Абсурдность этого - вот что приводит меня в исступление. Да, это здравый смысл, возмущаясь, причиняет мне такую острую боль... Впрочем, я уже не в первый раз констатирую подобный факт: от раны, нанесенной здравому смыслу, можно страдать, как от ногтоеды, как от зубной боли!
Мысль о Филипе, ожидающем его в кабинете, помогла ему прийти в себя. Он пожал плечами.
- Что ж...
Его пальцы машинально нащупали в кармане какую-то бумагу. Письмо Анны. Он вынул конверт, разорвал его пополам и бросил обрывки в корзину. Его взгляд упал на военный билет, приготовленный на
