Сердце у меня сжалось, но я не могла сказать, от волнения или от страха. Интуиция подсказала мне, что все опять возвращается, снова возвращается на круги своя…
– Здесь никого нет, кроме тебя и меня. Даже семья Рэшли, и та отсутствует.
– Да, нам это известно. Именно поэтому выбрали Менабилли.
– Выбрали для чего?
Он промолчал и принялся за старую привычку – начал грызть ногти.
– Они скажут, когда прибудут, – ответил он наконец.
– Кто – они?
– Во-первых, мой отец, во-вторых, Питер Кортни, потом Амброс Манатон, из Трекарреля, ваш брат Робин и, конечно, тетя Гартред.
Гартред… Я почувствовала себя как человек, который очень долго болел и был оторван от внешнего мира. Конечно, нам в юго-восточном Корнуолле приходилось слышать и не такие вещи, но все-таки ничего подобного мне еще не доводилось узнать.
– Расскажи-ка мне лучше, как ты жил с тех пор, как уехал из Англии? – спросила я нарочито спокойно.
Он встал с колен, аккуратно отряхнул одежду, потом почистил подоконник, прежде чем сесть.
– Из Италии мы уехали прошлой осенью и сначала отправились в Лондон, отец под видом голландского купца, а я – его секретаря. С тех пор мы объездили всю Англию от севера до юга, притворяясь иностранными дельцами, а на самом деле по заданию принца Уэльского. На Рождество мы пересекли Теймар и оказались в Корнуолле, и прежде всего посетили Стоу. Тетя уже умерла, как вы знаете, в поместье был только управляющий, мой кузен Банни, ну и другие. Отец доверился управляющему, и потом по всему графству ездил и проводил тайные встречи и собрания. От Стоу рукой подать до Бидефорда и Орли Корт. Там в это время жила тетя Гартред, которая уже рассорилась со своими друзьями в парламенте и очень хотела присоединиться к нам. Там же был и ваш брат Робин.
Вот уж воистину, мы в Менабилли совсем оторвались от мира. Парламент совершил-таки одно достойное деяние: прекратив распространение новостей, он заодно прекратил и распространение сплетен.
– А я и не знала, что Робин жил в Бидефорде. Дик пожал плечами.
– Он и тетя Гартред очень дружны. Как я понял, он у нее что-то вроде управляющего имением. Она, кажется, владеет землями, принадлежавшими вашему покойному брату?
Да, так они, наверное, и встретились. Земля, на которой расположен Ланрест, и та, что за рекой Милл, около Леметтона. Нет, я ни в чем не могла винить Робина, которому, видно, трудно было жить в тоске и бездействии после поражения.
– А дальше?
– А дальше созрели планы, сговорились именитые семьи, каждая участвует в заговоре, весь Корнуолл от востока до запада. И Трелони, и Треваньоны, и Бассетты, и Арунделлы. Теперь близится начало представления. Заряжают мушкеты, точат сабли. На этой бойне вам предназначено место в первом ряду.
В его голосе послышались горькие нотки, я увидела, как он сжал руками край подоконника.
– А ты? Разве ты не радуешься тому, что произойдет? Разве ты не хочешь быть одним из них?
Первую минуту Дик молчал, и я видела его глаза, огромные, черные, на бледном лице, совсем как тогда, когда он был еще мальчиком, четыре года назад.
– Скажу вам одно, Онор. Я бы отдал все, что у меня есть дорогого, хотя его совсем немного, только бы не иметь с ними дела!
Страсть, с которой он произнес эти слова, поразила меня, но я постаралась не показать ему этого.
– Но почему? Ты не веришь в их победу?
– Не верю? – ответил он устало. – Я ни во что не верю. Я умолял отца оставить меня в Италии, где мне было хорошо на свой лад. Нет, он не позволил. Оказывается, я хорошо рисую, Онор. Как бы я хотел заниматься живописью! У меня там были друзья моего возраста, которых я любил. Но нет, ни за что! Рисование – бабье дело, годится только для иностранцев. Мои друзья тоже слишком женственны, они мне не подходят и унижают достоинство. Если я хочу жить и иметь деньги, я должен следовать за ним, повиноваться ему, подражать, стать таким, как мои кузены Гренвили. Господи, я теперь ненавижу само имя Гренвилей.
Ему уже восемнадцать, а он совсем не изменился, он остался таким, как в четырнадцать лет. Передо мной был мальчик, который до слез, до рыданий ненавидел своего отца.
– А твоя матушка? – спросила я ласково. Он только пожал плечами.
– Да, я с ней встречался, – ответ его звучал как-то вяло. – Сейчас уже трудно что-то поправить. Я ей не нужен, у нее теперь свои интересы. Четыре года назад она меня все еще любила. Но не теперь. Слишком поздно. И это тоже его вина, во всем он виноват.
– Может быть, когда нынешнее дело будет сделано, ты будешь свободен. Я замолвлю за тебя слово. Я попрошу, чтобы тебе разрешили вернуться в Италию, к твоим друзьям и живописи.
Дик взялся за край куртки, и я подумала, что кисти рук у него слишком изящные и удлиненные для Гренвилей.
– Опять будет война, – заговорил он, – люди начнут убивать друг друга без всякой цели, просто для того, чтобы убивать. Кровопролитие ради кровопролития…
В домике уже стало темнеть, а я все еще ничего не знала про их планы. Страх, который я видела в глазах Дика, отзывался в моем сердце, снова вернулись напряжение и тревога.
– Когда ты ушел из Бидефорда?
