рассматривая мозаики, колонны, витражи. Джон, встревоженный тем, что только что произошло с женой, шел за ней по пятам, не проявляя никакого интереса, а лишь бдительно посматривая по сторонам, опасаясь вновь увидеть близнецов. Но их нигде не было. Возможно, старушки направились в соседнюю церковь Санта Фоска.[3] Еще одна встреча может вызвать неловкость, не говоря уж о том, какое впечатление она произведет на Лору. А вот безликая, шаркающая толпа туристов, жаждущих приобщиться к культуре, вреда ей не принесет. Хотя, с его точки зрения, получать в такой толкотне эстетическое наслаждение просто невозможно. Сам он никак не мог сосредоточиться. Холодная чистая красота оставляла его равнодушным. Даже когда Лора, прикоснувшись к его рукаву, показала расположенную над фризом с апостолами мозаику, изображающую Деву Марию с младенцем, Джон смог только понимающе кивнуть, но ничто не тронуло его в продолговатом и печальном лице такой бесконечно далекой мадонны.
Потом, поддавшись внезапному порыву, он повернулся и посмотрел через головы туристов туда, где у входа были фрески грешников и праведников на Страшном Суде.
Близнецы стояли там. Слепая все так же опиралась на руку сестры, а ее незрячие глаза были неподвижно устремлены на Джона. Что-то вдруг словно навалилось на него, он застыл в оцепенении, не в состоянии двинуться с места. Чувство надвигающегося рока, трагедии, наполнило душу. Все его существо было охвачено слабостью и безволием. Оставалась лишь одна мысль: «Все. Конец. Больше ничего не будет. Спасение невозможно». Затем сестры, повернувшись, вышли из собора, и это ощущение стало исчезать. Его постепенно вытесняло чувство возмущения и нарастающего гнева. Как посмели эти старые дуры проделывать над ним свои спиритические фокусы? Это бессовестно, просто-напросто вредно. А может, они этим и живут? Разъезжают по всему миру, встречаются с различными людьми и умышленно приводят в состояние тревоги и смятения. Дай им малейшую возможность, они начнут вытягивать у Лоры деньги или что-нибудь в этом роде.
Джон почувствовал, как жена снова дергает его за рукав.
— Как она прекрасна, правда? Такая счастливая и безмятежная.
— Кто? Что?
— Мадонна. Это какое-то волшебство. Она входит в душу. Разве ты не чувствуешь?
— Пожалуй. Не знаю. Здесь слишком много народа.
Лора взглянула на него с удивлением:
— Разве это мешает? Ты какой-то странный. Ну ладно, давай тогда уйдем.
Я хочу купить открытки.
Огорченная, что мужу все это не интересно, она начала пробираться сквозь толпу туристов к выходу.
— Послушай, — внезапно сказал Джон, когда они очутились на улице, — у нас еще масса времени. Ты успеешь купить открытки. Пойдем-ка лучше обследуем окрестности.
И, круто свернув с дороги, которая вела обратно в центр, к скоплению маленьких домиков и палаток, возле которых копошились туристы, он зашагал по узенькой тропинке через пустошь к виднеющемуся вдали то ли каналу, то ли рву. Вид воды, светлой и прозрачной, действовал успокаивающе под безжалостно- жгучим солнцем.
— Не думаю, что по этой дороге мы далеко уйдем, — предположила Лора. — Здесь довольно грязно, нельзя посидеть. К тому же мы не осмотрели еще столько мест, о которых говорится в путеводителе.
— Да забудь ты об этой книжонке, — нетерпеливо ответил Джон и, заставив жену сесть рядом с собой на берегу канала, обнял ее.
— В такое время дня осматривать достопримечательности невыносимо.
Смотри, у того берега плывет крыса.
Подобрав камень, он бросил его в воду. Зверек утонул, во всяком случае исчез, оставив на поверхности лишь пузыри.
— Не надо, — сказала Лора. — Бедненькая! Это жестоко, — а потом, положив руку на колено мужа, внезапно спросила: — Как ты думаешь, Кристина сейчас сидит с нами рядом?
Джон ответил не сразу. Что можно было сказать? Неужели теперь так всегда и будет?
— Думаю, что да, — медленно проговорил он, — если ты сама чувствуешь ее здесь.
И он представил себе Кристину такой, какой она была до роковой болезни, до того, как начался менингит. Девочка в восторге бегала бы по берегу, сбросила бы туфельки, рвалась шлепать по воде босиком, не давая Лоре ни минуты покоя. «Осторожнее, моя дорогая. Иди ко мне…»
— Ведь та женщина сказала мне, что Кристина выглядела такой счастливой.
Сидела между нами, улыбалась…
Вдруг настроение Лоры снова изменилось, и, охваченная нетерпением, она поднялась, отряхнула платье и сказала:
— Вставай, пошли обратно.
С замирающим сердцем Джон последовал за ней. Он знал, что жене вовсе не нужны открытки или неосмотренные памятники. Она стремится отыскать тех женщин. Может, даже не для того, чтобы поговорить с ними, а лишь побыть рядом. Когда они вышли на площадь, где стояли палатки, Джон заметил, что толпа поредела, а среди немногих оставшихся туристов сестер не было видно.
Очевидно, они отправились к причалу. Джон вздохнул с облегчением.
— Посмотри, сколько открыток во втором киоске. А платки — просто загляденье. Давай я куплю тебе платок.
— Но у меня их так много, милый, — начала было возражать Лора. — Не транжирь попусту лиры.
— Это вовсе не транжирство. Я сегодня в таком настроении — хочется что-нибудь купить. А может, возьмем еще и корзину? У нас в доме вечно не хватает корзин. Или кружева? Что ты скажешь насчет кружев?
Смеясь, Лора позволила ему подтащить себя к прилавку. Джон копался в груде выложенных перед ним товаров, болтал с улыбающейся торговкой, которая, слушая его ломаный итальянский, улыбалась еще больше. Но в глубине души он знал, что делает все это лишь для того, чтобы оттянуть время, дать возможность основной группе туристов дойти до причала и сесть на паром.
Тогда сестры-близнецы навсегда уйдут из их жизни, недаром говорится, что с глаз долой…
— Кто бы мог подумать, — сказала Лора минут двадцать спустя, — что в такую маленькую корзинку влезет столько ненужного хлама, — но ее переливчатый смех был для Джона верным признаком того, что все в порядке, что ему не о чем больше тревожиться, что недобрый час миновал.
Прогулочный катер, на котором они приплыли из Венеции, стоял в ожидании у пристани. Приехавшие вместе с ними пассажиры — группа американцев и господин с моноклем — были уже тут. Еще утром, собираясь на эту экскурсию, Джон подумал, что, включая стоимость завтрака и билетов туда и обратно, она обойдется им втридорога. Но сейчас, уже не жалея о деньгах, он думал лишь о том, что, отправившись на Торчелло, совершил самую непоправимую за время их отдыха в Венеции ошибку.
Они с Лорой прошли на катер, отыскали свободные места на палубе, и суденышко, пыхтя, направилось по каналу в лагуну. Отошедший раньше рейсовый паром быстро удалялся по направлению к Мурано,[4] они же взяли курс на Сан Франческо дель Дезерто,[5] а оттуда прямо в Венецию.
Джон обнял жену и прижал к себе, а она, улыбнувшись в ответ, положила голову ему на плечо.
— День был чудесный, — проговорила Лора. — Я никогда его не забуду, никогда. Знаешь, дорогой, только сейчас я, наконец, смогу получать настоящее удовольствие от нашей поездки.
У Джона словно камень с души свалился. Теперь все будет хорошо, решил он, пусть верит во что угодно, если эта вера делает ее счастливой.
Перед ними росла и ширилась четко очерченная на фоне мерцающего неба удивительно прекрасная панорама Венеции, города, где им еще столько предстоит увидеть, где прогулки вдвоем теперь, когда так изменилось душевное состояние Лоры и исчезла висевшая над ними черная тень, будут восхитительными. А вслух Джон начал рассуждать, как провести вечер, где пообедать — лучше не в том ресторане возле театра, куда они обычно ходили, а где-нибудь еще, в каком-нибудь новом месте.
— Ладно, — согласилась Лора, поддаваясь его настроению, — но только найдем ресторанчик подешевле, а то сегодня мы и так слишком много потратили.
