эффектны, очаровательны и хорошо пойдут. Но ваши рисунки, вот эти сырые рисунки — неподражаемы, неповторимы.
Селия в недоумении воззрилась на мистера Харрисона. Как странно. Рисунки давались ей так легко. А на рассказы уходили часы и часы работы. И все впустую — мистер Харрисон о них самого невысокого мнения.
— Вы имеете в виду, — сказала Селия, — что рисунки лучше?
— Я вам уже сказал, — мистер Харрисон оказался на редкость терпелив, — они неповторимы. Я вообще не знаю никого, кто сегодня так работает. Мне они чрезвычайно нравятся. Надеюсь, и вам тоже. Вас ждет большое будущее.
Со стороны мистера Харрисона, подумала Селия, очень любезно и мило так расхваливать мои рисунки. Едва ли это случилось бы, не будь он приятелем Папы, членом «Гаррика» и давним поклонником Мамы.
— Благодарю вас, — сказала Селия. — Я вам очень признательна.
— Не благодарите меня. Я всего-навсего просмотрел ваши рисунки и показал их специалисту, который согласился с моим мнением. Ну а теперь к делу. Вы принесли еще что-нибудь из рисунков? Что у вас в сумке?
— Там… там еще несколько рассказов, — извиняющимся тоном сказала Селия. — Да два или три рисунка… не слишком хорошие. Может быть, эти рассказы лучше тех, которые вы видели.
Мистер Харрисон сделал отрицательный жест рукой. Рассказы ему до смерти надоели.
— Давайте взглянем на рисунки, — сказал он.
Он внимательно изучал их один за другим, поднес к столу, поближе к свету. Он напоминал ученого с микроскопом.
— Да, — сказал он, — эти последние сделаны в спешке, не так ли? Вы не слишком усердствовали.
— Папа был нездоров, — сказала Селия. — Я очень за него беспокоилась.
— Видите ли, — сказал мистер Харрисон, — для книги, которую я задумал, у нас не хватает рисунков. Вы должны еще поработать. Сколько времени вам понадобится, чтобы закончить один из этих рисунков? Три, четыре дня?
— Как получится, — ответила Селия. — Я действительно не могу работать по заранее намеченному плану. Из-за Папы.
От Папы мистер Харрисон отмахнулся столь же решительно, как и от новых рассказов.
— Об отце не беспокойтесь, — сказал он. — Я поговорю с ним. Он знает, что такое работа. Сам прошел через это.
Селия промолчала. Как объяснить мистеру Харрисону, каково ей приходится дома.
— Видите ли, — сказала она, — весь дом на мне. Я заказываю еду… ну и все прочее. За последние дни Папа очень ослаб. Вы, должно быть, заметили. У меня почти нет времени.
— Вы должны сделать так, чтобы оно появилось, — сказал мистер Харрисон. — К такому таланту, как ваш, нельзя относиться, словно вам до него нет дела. Я этого не допущу.
В конце концов, он действительно похож на школьного учителя. Опасения были не напрасны. Теперь он поднимет шум вокруг ее рисунков, напишет Папе, причинит Папе лишнее беспокойство, сообщит, что ей необходимо время для работы, и все это превратится в спектакль, в ритуал и только усложнит ей жизнь. Из отдушины рисование превратится в обузу. Со стороны мистера Харрисона было очень любезно брать на себя лишние хлопоты, но Селия пожалела, что пришла.
— Право, — сказала она, вставая со стула, — с вашей стороны чрезвычайно любезно брать на себя такой труд, но…
— Вы куда? Что вы делаете? — спросил мистер Харрисон. — Мы еще не обсудили ваш контракт, не поговорили о деле.
Ей удалось уйти только после половины шестого вечера. Пришлось выпить чая, встретиться еще с двумя мужчинами; ее заставили подписать какую-то устрашающую бумагу, похожую на смертный приговор, согласно которой она обещала отдавать все свои работы мистеру Харрисону. Он, как и двое других, настаивал на том, что рассказы без рисунков ничего собой не представляют, и выразил желание как можно скорее, недели через три-четыре, получить остальные рисунки. Селия понимала, что ей не справиться, и у нее было чувство, что она попала в ловушку. Интересно, размышляла она, что случится, если, подписав контракт, она их подведет? Может быть, они станут преследовать ее в судебном порядке?
Наконец после двойного рукопожатия с каждым из них Селия вырвалась из конторы мистера Харрисона, второпях забыв попрощаться с девушкой в пенсне, которая с улыбкой встретила ее появление у справочного бюро.
Такси нигде не было видно, и, только дойдя до Юстонского вокзала, Селия сумела найти машину. Было уже шесть часов, и быстро темнело. Первое, что она заметила, вернувшись домой, — открытые двери гаража. Машины в гараже не было. Вот уже несколько недель Папа не садился за руль. С тех самых пор как ему стало нездоровиться, либо она сама возила его, либо он брал такси. С сильно бьющимся сердцем Селия бегом поднялась по лестнице, нащупывая в кармане ключи… Открыла дверь и, вбежав в дом, позвала горничную.
— Где мистер Делейни? — спросила она. — Что случилось?
У горничной был испуганный и взволнованный вид.
— Он ушел, мисс, — сказала она. — Мы не могли его остановить. И мы не знали, где вы, чтобы сообщить вам.
— Что значит ушел?
— После вашего ухода он, должно быть, заснул. Я дважды заглядывала в комнату, он тихо, спокойно сидел в своем кресле. А потом, около пяти часов, мы услышали, как он спускается в холл. Я подумала, что ему что-нибудь нужно, и вышла из кухни, а он выглядел очень странно, мисс, на себя не похож, лицо очень красное, а глаза такие чудные и будто застывшие. Я очень испугалась. «Я еду в театр, — сказал он, — я и понятия не имел, что так поздно». По-моему, мисс, он бредил. Он прошмыгнул мимо меня и спустился в гараж. Я слышала, как он заводит машину. Я ничего не могла сделать. Мы ждали вас здесь, мисс, пока вы не пришли.
Дальше Селия не слушала. Она пошла в малую гостиную. Вставая с кресла, Папа оттолкнул его от камина. Книга о звездах валялась на полу. Она даже не была открыта. Ничто в комнате не указывало на то, куда он ушел. Абсолютно ничего.
Селия позвонила в «Гаррик». Нет, ответили ей, мистер Делейни не заходил в клуб. Позвонила доктору Плейдону. Доктора Плейдона нет дома. Его ожидают к половине восьмого. Селия вернулась в холл и снова стала расспрашивать горничную:
— Что он сказал? Постарайтесь вспомнить слово в слово.
Горничная повторила то, что говорила раньше.
— Мистер Делейни сказал: «Я еду в театр. Я и понятия не имел, что так поздно».
Театр? Какой театр? В каких сумрачных, пыльных лабиринтах памяти бродил Папа? Селия вызвала такси и по пути в Лондон попыталась объяснить шоферу, что она собирается делать.
— Машина марки «санбим», — сказала она, — и я думаю, что мой отец попробует поставить ее у служебного входа какого-нибудь театра. Но не знаю, какого именно. Это может быть практически любой театр.
— Ничего себе задачка, а? — сказал шофер. — Говорите, любой театр? Уэст-Энд или Хаммерсмит? Ведь их немало. Мюзик-холл, варьете, Шафтсбери-авеню, Стрэнд…
— «Адельфи», — сказала Селия. — Поезжайте в «Адельфи».
Не в «Адельфи» ли они выступали в тот, последний сезон? Папа и Мама? В последний зимний лондонский сезон перед Маминой смертью.
С трудом прокладывая себе путь в беспрерывном потоке машин, такси кружило, то и дело сворачивало из стороны в сторону. Шофер выбрал не тот путь, какой следовало, и вез ее самой длинной дорогой через Пиккадилли, через самое сердце Лондона, бойкое, безостановочное. Хеймаркет, Трафальгарская площадь, Стрэнд…
Подъехав к «Адельфи», шофер резко остановил машину, посмотрел в окно перегородки на Селию и сказал:
— Здесь, во всяком случае, пусто. Театр закрыт.
