оправился после сильнейшего приступа опоясывающего лишая.
— Сейчас вам необходимо хорошее питание, — сказала я ему.
Мы были вдвоем у меня в Виктории. Леди Чичестер упала с лошади во время охоты, сломала ногу и лежала в Уорикшире,[18] поэтому Эдвард — я уже называла его Эдвардом, а он меня — Дилли — жил один в их лондонском доме. Я беспокоилась, что он не сможет регулярно питаться, и объяснила ему, что это самое страшное для его здоровья, особенно после того, как он перенес такое тяжелое заболевание. И вот однажды я дождалась его в такси у палаты лордов и настояла, чтобы он поехал ко мне и как следует поел. Так он впервые провел у меня ночь.
— Не беспокойся, — сказала я ему на другое утро. — Никто ничего не узнает. Все останется между нами. Конечно, если эти газетные шакалы что-нибудь пронюхают, твоей карьере — конец, — добавила я со смехом. Никогда не видала, чтобы человек так перепугался, — чувством юмора он ведь никогда не блистал.
Бедняжка Эдвард… Оглядываясь на годы, проведенные рядом с ним, могу сказать, что я была его единственной настоящей любовью. Я убедила его, что Мэри Чичестер не самая подходящая жена для политического деятеля; с таким же успехом можно быть женатым на лошади.
— Все эти конюшенные разговоры — не для тебя, — говорила я ему. — Так ты никогда не станешь премьер-министром.
— Не уверен, что я вообще хочу быть премьер-министром, — отвечал он. — Иногда я мечтаю только об одном — уехать в Уорикшир и умереть.
— Тогда придется взять меня с собой, — говорила я.
Не знаю почему, но он так и не стал видной фигурой в консервативной партии, а ведь мог бы. Временами он напоминал мне папу в те далекие дни, когда мы еще жили в Истборне. У Эдварда был такой же загнанный вид. А когда я пыталась вызвать его на разговор о закулисных делах в палате лордов — я ведь, конечно, не теряла связей с прессой и время от времени снабжала своих друзей новостями, — он старался переменить тему и начинал рассказывать о лошадях жены.
— Видела бы ты Искорку, — говорил он. — Замечательная кобыла. У Мэри такая легкая рука, она удивительная женщина.
— Вся беда в том, что ты напрочь лишен честолюбия, — отвечала я. Бывали минуты, когда уже невозможно было сдержаться. Я тут готовлю ему разные вкусности, из сил выбиваюсь — ухаживаю за ним, а он только и знает, что жаловаться на несварение желудка и разглагольствовать о жениных лошадях!
Никогда я не отзывалась плохо о его жене. В конце концов, все деньги принадлежали ей, рано или поздно она свернула бы себе шею на охоте и мой любимый Эдвард стал бы свободен. Меня только беспокоило, что он готов был молиться на этот Уорикшир и совсем забросил свою деятельность в палате лордов.
— Пусть фермеры в Уорикшире сделают ограды повыше, — говорила я ему. — Если лошади твоей жены так хороши, как ты расписываешь, они наверняка и через стог сена перемахнут.
А затем я старалась перевести разговор на другую тему, чтобы отвлечь Эдварда от мыслей об Уорикшире и кое-что разузнать о его собратьях-пэрах или, еще лучше, о тех членах кабинета, кто занят большой политикой. Обидно было проводить с ним время без всякого толку. Если бы он обсуждал со мной внешнюю политику, планы правительства на Ближнем Востоке, я могла бы быть ему полезной, раз у него самого голова не варила, а так, кажется, и было на самом деле. Достаточно было мне обронить в некоторых кругах словечко-другое по любому из этих вопросов, и политический резонанс получился бы потрясающий.
— Если бы ты познакомился со мной лет десять назад, — часто говорила я ему, — мы бы с тобой сейчас здесь не сидели.
— Ты совершенно права, — соглашался он. — Я бы уже давно был где-нибудь на острове в Тихом океане.
Ему, видите ли, нравилось притворяться, что его ничего не привлекает, кроме спокойной жизни.
— Нет, — возражала я, — ты бы уже давно был премьер-министром. А я бы устраивала приемы на Даунинг-стрит, 10.[19] Мне просто локти кусать хочется, когда я вижу, как ты упускаешь всякую возможность выдвинуться. Нужно, чтобы кто-то все время тебя подталкивал, а женщина, на которой лежит эта обязанность, проводит время за пустопорожней болтовней в компании конюхов.
Я даже начала сомневаться, можно ли вверять будущее Великобритании такому человеку. Я знала некоторых лейбористов, у кого, как видно, было гораздо больше и твердости духа и денег. От Эдварда я за все время не получила ни пенни — да я бы и не взяла, если бы он предложил, — но мне порядком надоели фотографии лошадей в рамках, которые он каждый раз присылал мне из Уорикшира на Рождество.
Нет, у любовных историй не бывает счастливого конца. По крайней мере, в реальной жизни. Мой роман закончился крахом, именно крахом, я не преувеличиваю.
Все произошло, когда парламент распустили на летние каникулы и я, как обычно, ждала Эдварда в такси на площади, чтобы забрать его. Я забыла сказать, что в последнее время он стал очень рассеянным и нередко отправлялся прямо к себе домой, если я не успевала перехватить его по дороге. К моему ужасу, я увидела, как он вышел из палаты лордов и тут же нырнул в какую-то машину, стоящую у тротуара. Машина рванула с места и скрылась из виду прежде, чем я могла заметить номер или сказать шоферу, чтобы он ехал следом. На заднем сиденье была какая-то женщина — я разглядела ее через стекло.
Ах вот оно что, сказала я себе. Подумать только! Я сразу же отправилась домой и стала звонить его жене в Уорикшир. Должна же я была раскрыть ей глаза на то, что ее муж встречается с другой.
Но знаете, что оказалось? Их слуга объяснил мне по телефону, что леди Чичестер продала дом в Уорикшире, уехала в Лондон и вместе с лордом Чичестером собирается в Кению на полгода или на год. Вполне вероятно, они и совсем поселятся в Африке. Лорд Чичестер устал от политики, и они с леди Чичестер намерены поохотиться на крупную дичь. Насколько слуге известно, они уезжают немедленно, возможно в этот же вечер.
Я позвонила по их лондонскому телефону. Никто не ответил. Позвонила во все известные мне отели. Безрезультатно. Позвонила в аэропорт — опять ничего.
А потом все выяснилось. Лорд и леди Чичестер отбыли в Кению под вымышленными именами. Об этом я прочитала в утренней газете. Причина, как писала газета, состояла в том, что лорд Чичестер перенес рецидив опоясывающего лишая и ему необходима полная смена обстановки. Бедный мой — ему наверняка ввели наркотик. Может быть, даже в наручниках увезли. Такое случается в наше время в свободной стране. А ведь это бросает тень на консерваторов, так что на следующих выборах я собираюсь работать на лейбористов. Они по крайней мере честнее.
И вот я осталась одна, с разбитым сердцем. Я столько сделала для Эдварда Чичестера, как в свое время для Кеннета, и чем же они мне отплатили? Черной неблагодарностью. Вряд ли я когда-нибудь снова получу весточку от Эдварда — его жена этого ни за что не допустит. А если и получу, то наверняка рождественскую открытку с изображением морды буйвола вместо гнедой кобылы.
Никак не могу понять: где я ошиблась в жизни? Почему, какой бы отзывчивой я ни была, как бы искренне ни желала людям добра, все это всегда впустую. Сколько живу, вечно забываю о себе и забочусь только о других. И теперь, когда я сижу вечерами одна, мне мерещатся лица — папа, мама, тетя Мэдж, Кеннет, Эдвард, даже бедняжка Вернон Майлс, но они смотрят на меня не ласково, а как-то затравленно. Как будто стремятся избавиться от меня. Для них невыносимо быть тенями. Они хотят вырваться из моей памяти и из моей жизни. А может быть, это я хочу избавиться от них? Честное слово, не знаю. Какая-то путаница в голове.
Мой доктор говорит, я не берегу нервы, он прописал мне снотворное. Эти таблетки я держу на столике у кровати. Но представьте, мне кажется, доктору самому не мешало бы подлечить нервы. Вчера я позвонила ему, чтобы узнать, когда он сможет принять меня, и в ответ услышала: «К сожалению, доктор Ярдли уехал в отпуск». Но это неправда. Я узнала его, это был он сам, просто он изменил голос.
Ну почему я такая несчастная и невезучая?
За что мне все это?
