– В прошлом году мы тоже шли процессией по улицам, – сказала она. – Точнее, шел мой муж, изображавший папу Клемента, со своей свитой. Я была среди дам и кавалеров, которые ожидали его во дворе герцогского дворца.
Обещаю вам – не будет ничего такого, чего следовало бы бояться. Полицейские к этому привыкли, все пройдет спокойно.
– Разве восстание может пройти спокойно? – спросил я. – Разве студенты, а им, как говорят, будет выдано всевозможное оружие, могут контролировать свои действия?
Она всплеснула руками.
– Они и в прошлом году были вооружены. И уж конечно, если кто-нибудь из них слишком увлечется, его быстро остановят. Не сочтите меня слишком черствой, Бео, но мы уже три года устраиваем в Руффано такие фестивали. То есть мой муж устраивает с помощью вашего брата. Они знают, как проводить подобные мероприятия.
Все было бесполезно. Моя миссия потерпела неудачу. Точнее, была напрасной. Ничто ее не убедит, кроме прямого предательства Альдо с моей стороны. Рассказа о том, что я услышал из его собственных уст накануне вечером. Но то был запрещенный прием.
– По-моему, Альдо изменился, – сказал я, пробуя сыграть на другой струне. – Стал более мрачным, более циничным. Смех и веселая болтовня сменяются внезапным молчанием.
– Вы не виделись с ним двадцать два года, – напомнила она мне. – Это тоже надо принимать во внимание.
– Взять хотя бы вчерашний вечер, – не сдавался я. – Только вчерашний вечер. Я показал ему старое письмо нашего отца, которое случайно нашел в одной из книг библиотеки. Письмо к крестному отцу и врачу Альдо, в котором говорится, какой он прекрасный малыш. Я думал, Альдо будет приятно. Я прочел ему письмо. Он не сказал ни слова и уехал.
Ее терпеливая, почти соболезнующая улыбка сводила меня с ума.
– Возможно, он был слишком растроган, – сказала она, – и не хотел, чтобы вы это заметили. Он был привязан к вашему отцу, а ваш отец очень гордился им? Во всяком случае, я всегда так думала. Да, пожалуй, я понимаю, почему он забыл с вами попрощаться. Возможно, Бео, он и кажется вам несколько циничным, но это только на поверхности. На самом деле…
Она замолкла: внезапно вырвавшиеся наружу чувства не оставили и следа от ее кажущейся холодности и сдержанности. Наверное, подумал я, именно так она выглядела в воскресенье вечером, когда Альдо, пожелав мне доброй ночи, вернулся в музыкальную комнату; в тот вечер, когда мотороллеры с ревом объезжали город, а замаскированные студенты врывались в женское общежитие, чтобы учинить шутовское насилие над синьориной Риццио. 'Жена наиболее уважаемого гражданина пала жертвой любострастия'. Вставал вопрос – которого? В ответе я не сомневался.
– Прошу прощения за то, что я отнял у вас столько времени, – сказал я. – Когда увидите Альдо, пожалуйста, не говорите ему о моем визите. Но попросите его быть осторожным.
– Непременно, – ответила она. – К тому же мой муж захочет подробнее узнать программу фестиваля, хотя, возможно, состояние здоровья не позволит ему самому принять в нем участие. Послушайте…
Телефонный разговор наверху закончился. В комнате, а затем на площадке послышались шаги.
– Он идет вниз, – сказала она. – Ему нельзя спускаться и подниматься по лестнице. – Она быстро подошла к двери и обернулась. – – Он не знает, кто вы. – Ее щеки порозовели. – Я имею в виду ваше родство с Альдо. Я сказала ему, что кто-то пришел по делу, я и сама не знала точно, кто именно.
Ее чувство вины передалось мне. Я последовал за ней к двери.
– Я пойду, – сказал я.
– Нет, – возразила она. – Не сейчас.
Мы вышли в холл. Ректор уже прошел половину лестницы. Это был мужчина неопределенного возраста от пятидесяти пяти до семидесяти пяти лет, широкоплечий, среднего роста, седовласый, с прекрасными глазами, не утративший красоты, которой он отличался в молодости, хотя цвет его лица и говорил о недавно перенесенной болезни. Сразу было видно, что это один из тех людей, которые с первой же встречи вызывают симпатию, уважение и даже привязанность. Я почувствовал себя еще более виноватым.
– Это синьор Фаббио, – сказала жена ректора, когда тот, увидев меня, замедлил шаги. – Он пришел с сообщением из библиотеки, где работает ассистентом. Он как раз собирался уходить.
Я понял, что ей не терпится, чтобы я поскорее исчез. Я поклонился.
Ректор поздоровался со мной наклоном головы.
– Надеюсь, не мое появление послужило причиной вашей спешки, синьор Фаббио, – сказал он. – Прошу вас, останьтесь. Мне бы хотелось услышать про новую библиотеку, разумеется, если вы можете и мне уделить несколько минут.
Я снова поклонился, следуя вдруг пробудившемуся во мне инстинкту групповода. Синьора Бутали покачала головой.
– Гаспаре, врачи говорят, что тебе не следует ходить по лестнице, – возразила она. – Я слышала, как ты подошел к телефону. Надо было позвать меня.
Он спустился в холл и встал между нами. Не сводя с меня испытующего взгляда своих прекрасных глаз, он пожал мне руку, после чего повернулся к жене.
– Мне все равно пришлось бы взять трубку, – сказал он. – К сожалению, новости не из приятных.
Я хотел идти, но ректор протянул руку и сказал:
– Не уходите. Дело не личное. Прискорбный несчастный случай с одним студентом, которого сегодня утром нашли мертвым у ступеней театра.
У синьоры Бутали вырвался крик ужаса.
