– Ах, в детстве, – Джакопо пожал плечами. – В детстве мы совсем другие. В ноябре капитану исполнится сорок.
– Да, – сказал я.
Канарейка снова запела. Ее песня была счастливой, безыскусной.
– Я волнуюсь за брата, Джакопо, – сказала я.
– Не стоит, – коротко ответил Джакопо. – Капитан всегда знает, что ему надо.
Я взял кусок замши и стал полировать свою маленькую миску.
– Неужели за все эти годы он совсем не изменился? – спросил я.
Джакопо слегка нахмурил брови, видимо размышляя над моим вопросом.
– Пожалуй, стал более задумчивым, – наконец проговорил он. – У каждого свое настроение – и у меня, и у него. Когда он один и о чем-то думает, лучше его не трогать.
– И о чем же он думает?
– Если бы я это знал, – ответил Джакопо, – то не стоял бы в этой кухне и не чистил серебро. А был бы, как он, членом художественного совета и указывал бы другим, что делать.
Я рассмеялся и промолчал. У Джакопо была своя грубоватая мудрость.
– Мы друг другу отлично подходим, Капитан и я, – сказал он. – Друг друга понимаем. Я никогда не сую нос в его дела, как Марта.
– Марта? – удивился я.
– Дело было не только в том, что она пила, синьор Бео. С годами она стала слишком требовательной. Оно, конечно, возраст. Ей надо было все знать.
Что Капитан делает, куда ходит, кто его друзья, каковы его намерения. Да-да, это и многое другое. Я как-то сказал вашему брату: 'Если я когда-нибудь стану вроде нее, тут же меня гоните, я пойму – за что'. Он обещал, что так и сделает. Но ему не о чем беспокоиться. Со мной такого не случится.
Моя миска была готова. Инициалы так и горели. Джакопо протянул мне миску Альдо, и я стал чистить ее.
– И чем это кончилось? – спросил я. – Он выставил ее из дома?
– Это было в ноябре, – сказал Джакопо, – сразу после его дня рождения. Он устроил небольшой праздник для нескольких студентов университета и одной дамы, синьоры Бутали, которая выступала как хозяйка дома. – Он немного помолчал, затем добавил, видимо желая объяснить то, что по его разумению могло показаться странным и даже шокирующим:
– В то время профессор Бутали был на конференции в Падуе. И синьора, конечно, решила, что раз гости – это студенты из университета ее мужа, то не будет ничего зазорного, если она выступит перед ними в роли хозяйки дома. Марта приготовила обед, а я прислуживал. Вечер прошел замечательно. Студенты принесли гитары и пели, а потом Капитан отвез синьору домой. Марта много выпила и никак не хотела ложиться спать. Она ждала, пока он не вернулся. Не знаю, что там произошло, но у них был бурный разговор, а наутро она собрала вещи и переехала жить к брату и сестре Джиджи.
– А что Альдо? – спросил я.
– Его это очень огорчило, – признался Джакопо. – Он взял машину и уехал один дней на пять. Сказал, что поедет на море. А когда приехал назад, коротко сказал мне, что не желает говорить ни про Марту, ни про то, что случилось. Вот и все. Однако он продолжал ее содержать, платил за стол и жилье – мне Джиджи рассказывали. Она им ничего не говорила про то, что произошло. Даже когда пила, а этим она постоянно занималась с тех пор, как отсюда съехала. Ни разу даже имени Капитана не упомянула. И знаете, синьор Бео, это была ревность, ни больше ни меньше, чем обычная ревность. Вот чем платят вам женщины. – Он посвистел канарейке, которая сидя на жердочке, распушив перышки, изливала в пении свое маленькое сердечко. – Все они таковы, – продолжал Джакопо, – и дамы из общества вроде синьоры и крестьянки вроде Марты. Они стараются выжать мужчину до последней капли.
Всегда стоят между мужчиной и его работой.
Я поднес миску Альдо к свету. В обрамлении инициалов на меня смотрело мое собственное лицо. Интересно, подумал я, что они обсуждают там, на виа деи Соньи, 8, станет ли ректор после ухода деканов говорить с моим братом наедине, упомянет ли, намеренно или случайно, про анонимные телефонные звонки.
И вдруг я все понял. Автором анонимных звонков была Марта. Для того она и поехала в Рим. Когда Альдо ее выставил, Марта долго и мучительно размышляла и, наверное, догадалась, что, пока профессор Бутали лежал в римской больнице, Альдо еще ближе сошелся с синьорой, а возможно, даже стал ее любовником. Видя, с каким презрением отвергнуты ее любовь и преданность, вне себя от вина и отчаяния она решила отомстить Альдо, выдав его ректору.
Я поставил серебряную миску на стол, подошел к окну и остановился под клеткой с канарейкой. Уже больше недели, как звонки прекратились, сказал мне ректор. И прекратились они по одной причине – звонившая была мертва.
Впервые за десять дней, прошедших после убийства Марты, я почувствовал радость оттого, что она мертва. Умерла вовсе не та Марта, которую я помнил.
Алкоголь, подобно яду, отравил ее кровь. Ее последний поступок можно было сравнить только с действиями больного животного, которое кусает руку хозяина, и, пустившись в свое роковое путешествие, она встретила поджидавшую ее смерть.
В каком-то смысле это было возмездие. Клеветника заставили умолкнуть, змея издохла от яда своего… Почему мне вдруг вспомнилось безумное речение Сокола, приведенное немецким ученым в его 'Истории герцогов Руффано'?
'Гордого разденут донага… надменного подвергнут оскорблениям… клеветника заставят умолкнуть, змея издохнет от яда своего…'
