– А что бы ты стала делать, если б не застала меня дома? – спросил он, утирая лицо рукавом.
Мэри не могла сдержать улыбки.
– Я вовсе не знала, что ты здесь живешь, – ответила она, – и, уж конечно, не проделала бы весь этот путь только ради тебя. Знала бы – свернула бы в другую сторону.
– Не верю, – заявил он. – Ты и погулять-то пошла в надежде встретить меня, нечего притворяться. И подоспела ты в самый раз – сготовишь мне обед.
У меня есть кусок баранины.
Он повел ее по грязной тропинке к дому. За поворотом показался маленький серый домик, прилепившийся к склону холма. Позади находились сколоченные из грубых досок надворные постройки, а за ними виднелось картофельное поле. Из низкой трубы тонкой струйкой вился дым.
– Очаг уже растоплен, и этот кусочек мяса быстро сварится. Стряпатьто ты, надеюсь, умеешь? – спросил он.
Мэри смерила Джема взглядом.
– Ты всегда так используешь людей? – сказала она.
– Такая возможность подворачивается нечасто, – ответил он. – Раз уж ты здесь, то можешь и пособить. С тех пор как умерла матушка, я стряпаю себе сам, ни одной женщины тут еще не было. Да заходи же.
Вслед за ним она вошла в дом, пригнув, как и он, голову под низкой притолокой.
Комната была маленькой и квадратной, вполовину меньше кухни в 'Ямайке'.
В углу находился большой открытый очаг. На грязном полу валялись картофельные очистки, капустные кочерыжки, хлебные крошки. Все разбросано, навалено как попало, покрыто пеплом от сгоревшего торфа. Мэри растерянно озиралась.
– Ты что, никогда здесь не прибираешь? – спросила она. – Превратил кухню в свинарник. Как не стыдно! Оставь мне ведро и поищи метлу. В такой грязи я есть не стану.
Не теряя времени, она взялась за работу. Все в ней, привыкшей к чистоте, восставало против этой грязи и беспорядка. Через полчаса на кухне было прибрано, пол сиял чистотой, мусор вынесен. Найдя в чулане глиняную посуду и рваную скатерть, Мэри принялась накрывать на стол. На огне стояла кастрюля с бараниной, картошкой и репой. Аппетитный запах распространился по дому, и в дверях появился Джем, потягивая носом, как голодный пес.
– Придется, видно, нанять кухарку, – заявил он. – Может, оставишь свою тетю и переберешься ко мне хозяйничать?
– Придется много платить, денег не хватит, – отвечала Мэри.
– До чего же скаредный народ эти женщины! – сказал он, усаживаясь за стол. – Денег они не тратят, а что с ними делают – ума не приложу. Моя матушка была такой же. Всегда упрятывала монеты в старый чулок, только я их и видел. Ладно, поторапливайся с обедом, живот от голода подвело.
– А ты нетерпелив, – заметила Мэри. – Ни слова благодарности за мои труды. Не хватай же руками, горячо.
Она поставила перед ним дымящееся блюдо с бараниной. Джем аж причмокнул.
– Видать, кое-чему тебя там, дома, научили, – заявил он. – Я всегда говорил, что женщинам от природы дано умение делать две вещи, одна из них – стряпня. Принеси-ка кувшин с водой, он во дворе.
Мэри уже налила в кружку воды и молча придвинула к нему.
– Мы все родились здесь, в комнате наверху, – кивнул он головой на потолок. – Когда я еще цеплялся за материнскую юбку, Джосс и Мэт были уже здоровенными парнями. Отца приходилось видеть нечасто, но когда он бывал дома, тут уж держись. Как-то раз он бросил в мать ножом и рассек ей бровь. У нее по лицу лилась кровь. Я перепугался, убежал и спрятался в углу за очагом. Мать ничего не сказала, только промыла глаз водой и стала подавать отцу ужин. Она была смелой женщиной, надо отдать ей должное. Хотя говорила она с нами мало и не очень-то сытно кормила. Меня считали ее любимчиком, поскольку я был младшим, и братья частенько колотили меня за ее спиной. Но они и между собой не очень ладили, дружбы в нашей семье вообще не было. Я видел, как Джосс избивал Мэта так, что тот уже на ногах не мог держаться.
Мэт был каким-то чудным – тихоня, вроде матери. Он потонул там, на болотах.
Кричи не кричи, здесь тебя никто не услышит, разве что птицы да лошади.
Однажды я сам так чуть не пропал.
– А давно твоей матушки не стало? – спросила Мэри.
– На Рождество семь лет будет, – ответил он, уплетая баранину. – Отца повесили, Мэт утонул, Джосс взял да уехал в Америку, а я рос без присмотра, как звереныш. Мать сделалась совсем уж набожной, молилась часами, взывая к Господу. Не смог я этого вынести и смылся отсюда. Какое-то время мотался на шхуне из Падстоу, но морская жизнь не по мне. Вернулся домой; мать была уже худой, как скелет. 'Ты должна больше есть', – говорил я ей, но она не слушалась. Я снова уехал, поболтался немного в Плимуте, делал за пару шиллингов, что придется. Вернулся сюда как-то к рождественским праздникам, прямо к обеду, но нашел дом брошенным и закрытым. Чуть не спятил от голода, ведь целые сутки не ел. Пошел в Норт-Хилл и там узнал, что мать померла три недели назад и ее похоронили. А я тащился из самого Плимута. Вот тебе и весь рождественский обед. Там в шкафу позади тебя есть кусок сыру.
Могу дать тебе половину. В нем, правда, завелись черви, но вреда от них не будет.
Мэри покачала головой и предоставила ему самому лезть за сыром.
– Что это ты? – удивился он. – У тебя вид, как у захворавшей телки.
Неужто бараниной объелась?
Мэри смотрела, как он, сев на место, положил кусок высохшего сыра на черствый хлеб.
