Мэри молча кивнула, благодаря Бога за то, что мать не видит сестру в эту минуту.
– Дорогая тетя Пейшнс, – мягко произнесла она, – как я рада снова видеть вас. Ведь столько лет прошло с тех пор, как вы приезжали к нам в Хелфорд.
Тетя все не отпускала девушку, поглаживая ее, ощупывая одежду. Вдруг она прижалась к Мэри и, уткнувшись головой ей в плечо, громко, с отчаянным всхлипыванием зарыдала.
– Да прекрати ты! – проворчал ее муж. – Это называется приветствие?
Чего раскудахталась, дура ты эдакая? Не соображаешь, что ли, что девчонку нужно накормить? Ступай с ней на кухню и дай бекона и чего-нибудь выпить.
Нагнувшись, он поднял и взвалил на плечо сундучок Мэри с такой легкостью, словно он ничего не весил.
– Я отнесу это в ее комнату, – сказал он, – и если к моему возвращению на столе не будет чего-нибудь закусить, ты получишь от меня кое-что, из-за чего действительно придется поплакать. И ты тоже, если захочешь, – добавил он, придвинувшись лицом к Мэри и схватив ее за подбородок своей лапищей. – Ты ручная или кусаешься? – спросил он и, снова загоготав на весь дом, с грохотом стал взбираться по лестнице, держа сундучок на плече.
Тетя взяла себя в руки. Она через силу улыбнулась, пытаясь пригладить жиденькие развившиеся локоны жестом, который напомнил Мэри прежнюю Пейшнс.
Затем, нервно моргая и поджимая губы, она провела ее темным коридором на кухню, где горели три свечи, а в очаге еле тлел торф.
Манеры ее внезапно изменились.
– Ты не должна обижаться на дядю Джосса, – сказала она заискивающе.
Подобно жалобно поскуливающей собаке, приученной жестоким обращением повиноваться хозяину без звука, она, несмотря на пинки и брань, готова была, как тигрица, броситься на его защиту. – К дяде, знаешь ли, надо уметь подойти. Он своенравен, и не знающие его люди поначалу не понимают его. Но со дня нашей свадьбы и по сей день он был мне очень хорошим мужем.
Снуя взад и вперед по каменному полу, накрывая стол для ужина, извлекая из большого стенного шкафа хлеб, сыр и топленое сало, она лепетала без умолку. Мэри же, подсев поближе к огню, тщетно пыталась согреть окоченевшие руки.
В кухне стоял чад. Струйки дыма поднимались к потолку, заползали во все углы и щели, сизым облаком висели в воздухе. Дым разъедал глаза, лез в нос и рот.
– Вот увидишь, ты скоро привыкнешь к дяде Джоссу, и он тебе понравится, – говорила тетя. – Он прекрасный и очень смелый человек. Его хорошо знают в округе и весьма уважают. Никто не скажет дурного слова о Джоссе Мерлине. Иногда у нас собирается много народу. Не всегда тут тихо, как сейчас. Это, знаешь ли, довольно бойкая дорога. Кареты проезжают мимо каждый день. А господа очень вежливы с нами, очень… Только вчера здесь побывал наш сосед, и я испекла для него сладкий пирог. 'Миссис Мерлин, – сказал он, – вы единственная женщина в Корнуолле, которая умеет печь пироги'. Точно так он и сказал. И даже сам местный землевладелец – сквайр Бассет из Норт-Хилла, знаешь ли, он владеет всей землей в округе, – так вот, когда он проезжал на днях мимо меня, а было это во вторник, то снял шляпу и сказал: 'Доброе утро, мадам' – и поклонился. Говорят, в свое время он был очень охоч до женщин… Как раз в тот момент из конюшни вышел Джосс – он прилаживал там колесо на двуколке. 'Как жизнь, мистер Бассет?' – спросил он. – 'Такая же полнокровная, как ты, Джосс', – ответил сквайр, и они оба рассмеялись.
Мэри что-то вежливо пробормотала в ответ, испытывая крайнюю неловкость и беспокойство. Тетя избегала смотреть ей в глаза, да и увлеченность, с какой она рассказывала, вызывала у Мэри недоверие. Тетя Пейшнс походила на ребенка, который сам себе сочиняет сказки. Мэри было больно видеть, как она пытается играть эту роль, ей хотелось, чтобы та поскорее покончила со своим рассказом и замолчала. Этот поток слов производил еще более тягостное впечатление, чем ее слезы.
За дверью послышались тяжелые шаги. Сердце Мэри упало: она поняла, что Джосс Мерлин спустился вниз и, скорее всего, подслушивал их. Тетя, видимо, тоже услышала его шаги, потому что вдруг побледнела и губы ее задрожали. Он вошел в комнату и внимательно поглядел на обеих.
– Ну что, клуши, раскудахтались? – произнес он с недобрым прищуром и без прежней улыбки. – Тебе только дай потрещать, и слез как не бывало, – обратился он к жене. – Я слышал, что ты тут несла, болтливая ты дура: кулды, кулды, кулды, ну прямо индюшка. Неужто ты воображаешь, что твоя драгоценная племянница верит хоть одному твоему слову? Да ты не смогла бы провести и ребенка, тем более такую штучку, как эта.
Он схватил стоявший у стены стул, с грохотом приставил его к столу и так плюхнулся на него, что тот заскрипел. Схватив со стола каравай хлеба, он отрезал большой ломоть и намазал его смальцем. Запихнув хлеб в рот – тут жир потек по подбородку, – он кивком головы подозвал Мэри к столу.
– Тебе, я вижу, надо поесть, – сказал он и аккуратно отрезал от каравая тонкий кусок, разделил его на четыре части, намазав каждую маслом.
Все это было проделано столь деликатно и так не походило на то, как он только что обслужил самого себя, что Мэри пришла в ужас. Словно какая-то неведомая колдовская сила таилась в его похожих на дубинки пальцах, делая их на удивление умелыми и проворными. Если бы он отрезал толстый ломоть и швырнул ей, она бы не удивилась: это было в его духе. Но в этих внезапно проявившихся хороших манерах, в этих ловких и даже изящных жестах почудилось ей что-то зловещее – так не вязались они с его повадками. Мэри тихо поблагодарила и принялась за еду.
Тетя, которая с момента появления мужа на кухне не издала ни звука, поджаривала бекон. Все трое молчали. Мэри чувствовала, что сидящий напротив Джосс Мерлин внимательно наблюдает за ней. А за спиной неловко возилась с горячей сковородкой тетя. Вдруг раздались стук упавшей сковороды и отчаянное восклицание. Мэри поднялась было с места, чтобы помочь, но Джосс грозно приказал ей сидеть.
– Оставь эту дуру, нечего туда лезть! – закричал он. – Сиди здесь, твоя тетушка сама уберет. Ей это не впервой.
Он развалился на стуле и принялся ковырять пальцем в зубах.
– Что будешь пить? – спросил он Мэри. – Бренди, вино или эль? Может, поесть здесь тебе не всегда удастся, но уж без выпивки не останешься. В 'Ямайке' ни у кого глотка не пересыхает. – Подмигнув, он рассмеялся и показал ей язык.
