имеющими никакого отношения к действительности. Он говорил о будущем, а будущее ее не интересовало. Она повернулась и пошла в дом, а конюх долго еще смотрел ей вслед, озадаченно почесывая в затылке, – какая странная дама, бормочет что-то, будто во сне, и не поймешь, слышит она тебя или сама с собой разговаривает.
Дона побрела в детскую, оглядела пустые кроватки, голый пол, с которого успели снять ковер. Шторы были задернуты, и воздух в комнате сделался душным и жарким. Под одной из кроваток валялась оторванная лапка матерчатого кролика – любимой игрушки Джеймса, которую он разорвал однажды в припадке злости.
Дона подняла ее и повертела в руках. Лапка выглядела трогательно и жалко, как будто пролежала здесь долгие-долгие годы. Оставлять ее на полу не хотелось. Она открыла тяжелый платяной шкаф, стоявший в углу, и положила лапку внутрь. Потом захлопнула дверцу и, не оборачиваясь, вышла из комнаты.
В семь подали ужин. Дона почти не притронулась к нему – ей было не до еды. После ужина она отпустила служанку и, сказав, что очень устала и хочет как следует отдохнуть перед дальней дорогой, попросила не беспокоить ее ни сейчас, ни завтра утром.
Когда служанка вышла, она развязала узелок, приготовленный для нее Уильямом – она заехала к нему сразу после посещения лорда Годолфина. В узелке были грубые чулки, старые, поношенные штаны и латаная-перелатаная рубашка яркой расцветки. Дона с улыбкой достала вещи, вспоминая, какое смущенное лицо было у Уильяма, когда он вручал их ей.
– Это все, что удалось раздобыть, миледи. Грейс взяла их у своего младшего брата.
– Отличный костюм, Уильям, – утешила его Дона, – такому костюму позавидовал бы даже Пьер Блан.
Ну что ж, сегодня ночью она примерит этот костюм на себя, сегодня ночью в последний раз наденет мужское платье.
– Зато теперь я смогу быстро бегать, – объяснила она Уильяму. – И скакать верхом по-мужски, как скакала в детстве.
Уильям сдержал обещание и достал лошадей. Встретиться они договорились в девять на дороге, ведущей из Нэврона в Гвик.
– И не забудь, Уильям, – наставляла она, – теперь ты врач, а я – твой кучер. Никаких 'миледи', зови меня просто Том.
Он сконфуженно отвел взгляд.
– Не знаю, миледи, смогу ли я. Очень уж это непривычно, прямо язык не поворачивается.
Она рассмеялась и ответила, что врачу не пристало выказывать такую робость, в особенности врачу, чья пациентка только что благополучно произвела на свет сына и наследника.
Она начала переодеваться. Наряд пришелся как раз впору, даже ботинки оказались по ноге, не то что неуклюжие башмаки Пьера Блана. Она повязала голову платком, стянула талию кожаным поясом и подошла к зеркалу – из рамы на нее смотрел смуглолицый паренек с темными вихрами, упрятанными под косынку. 'Вот я и снова юнга, – подумала она. – А Дона Сент-Колам снова дремлет в своей кровати и видит сладкие, волнующие сны'.
Она подошла к двери и прислушалась: в доме было тихо, слуги давно разошлись. Она старалась не думать о неосвещенной лестнице, по которой ей предстояло спуститься, – слишком живо было воспоминание о Рокингеме, крадущемся вверх с ножом в руке. 'Нужно зажмуриться покрепче, – решила она, – и осторожно, держась за перила, сойти в зал. Тогда, по крайней мере, не придется смотреть на тяжелый щит, висящий на стене галереи, и на черные ступени, уходящие вниз'. Закрыв глаза и вытянув руки, она медленно двинулась вперед. Сердце ее отчаянно билось, ей чудилось, что где-то там, в темноте, притаился Рокингем и готовится напасть на нее. Охваченная диким страхом, она бросилась к двери, рванула задвижку и выбежала в сгущающиеся сумерки. Стоило ей очутиться в знакомой тихой аллее, как страх ее мгновенно исчез. Воздух был мягок и спокоен, под ногами похрустывал гравий, на бледном небе сиял тонкий серп луны.
Мужская одежда не стесняла движений. Чувствуя, что настроение сразу улучшилось, она бодро двинулась вперед по аллее, насвистывая любимую песенку Пьера Блана. Ей вспомнилось его живое обезьянье личико и широкая белозубая улыбка. Она представила, как он стоит на палубе 'Ла Муэтт' где- нибудь на середине пролива и ждет подходящего момента, чтобы приплыть за своим капитаном.
Из-за поворота дороги неожиданно выступила неясная тень. Приглядевшись, Дона узнала Уильяма. Неподалеку вырисовывались силуэты трех лошадей. Рядом с ними стоял какой-то мальчуган – по всей вероятности, братишка Грейс, законный владелец присвоенного ею костюма.
Оставив мальчика сторожить лошадей, Уильям вышел из кустов и приблизился к Доне. Она с трудом удержалась от смеха: на нем был черный докторский сюртук, белые чулки и черный завитой парик.
– Как поживаете, доктор Уильямс? – спросила Дона. – Роды прошли удачно?
Он ответил растерянным взглядом. Новая роль явно была ему не по душе, он не мог смириться с тем, что ему приходилось изображать господина, а ей – слугу. И хотя он на многое привык смотреть сквозь пальцы, теперешняя ситуация казалась ему просто неслыханной.
– Он что-нибудь знает? – шепнула Дона, кивая на паренька.
– Почти ничего, миледи, – прошептал в ответ Уильям. – Грейс сказала ему только, что я скрываюсь от властей, а вы мне помогаете.
– Хорошо, тогда я останусь Томом, как мы и договорились, – твердо сказала она и, желая немного подразнить его, снова начала насвистывать песенку Пьера Блана. Затем подошла к одной из лошадей, ловко вскочила в седло, улыбнулась пареньку, ударила лошадь пятками по бокам и поскакала по дороге, с усмешкой поглядывая на них через плечо. Подъехав к ограде, окружающей усадьбу Годолфина, они спешились, оставили мальчика и лошадей в лесу, а сами, в соответствии с планом, разработанным ими вчера вечером, двинулись к воротам, находившимся в полумиле от этого места.
В лесу уже стемнело, на небе появились первые звезды. Дона и Уильям шли молча, не переговариваясь и ни о чем не спрашивая друг друга – все было обговорено заранее. Оба испытывали такое чувство, какое испытывают актеры, впервые вышедшие на сцену и не рассчитывающие на благосклонность зрителей.
