К утру ситуация около захваченного театрального центра в целом нормализировалась. Милицейские кордоны прочно оцепили место происшествия, и не о каких несанкционированных проникновениях в захваченное здание беспокоиться не приходилось. Были сосредоточены машины «скорой помощи», подвезены медикаменты, одежда, продукты питания <— на случай если террористы паче чаянья согласятся их принять. «К сожалению, — вспоминал потом Юрий Лужков, — бандиты так и не позволили нам накормить заложников: три грузовика еды, подготовленные для них еще в первую ночь, остались нетронутыми».[123]
И еще, на случай, если события начнут развиваться непредсказуемым образом, во всех московских клиниках создавались резервные места для пострадавших. Московский комитет здравоохранения «мобилизовал» все свободные бригады «скорой помощи». Непосредственно у здания театрального центра дежурили три машины, еще две у ПТУ № 190, остальные 11 бригад были сосредоточены вдоль улиц Мельникова и 1-й Дубровской.[124]
Для родственников заложников в спортзале располагавшегося поблизости от захваченного театрального центра ПТУ№ 190 был открыт Центр психологической помощи, где посменно работали лучшие психологи столицы.
Их помощь была нужна собравшимся там людям более, чем что-либо еще. Нервное напряжение у измученных ожиданием и неизвестностью родственников заложников росло с каждым часом и было чревато массовой истерией. Пожалуй, лишь работа психологов позволяла избежать такого развития событий. «Мы сами подходим к тем, кто, на наш взгляд, находится в пограничном состоянии, но не ведем душещипательных разговоров, а просто отвлекаем — предлагаем попить воды, съесть бутерброд, — рассказывала одна из психологов. — Главная наша задача — не дать людям впасть в истерию. Ведь достаточно, чтобы у одного началась истерика, чтобы пошла цепная реакция от человека к человеку».[125]
В Центре дежурили и депутаты Московской городской думы — не столько для того чтобы своим авторитетом и властью чего-то добиваться, сколько просто для того чтобы поддержать попавших в страшную беду людей. «Не все заранее учтешь и сообразишь, — вспоминал потом депутат Мосгордумы Евгений Бунимович. — Психологи — замечательные, самоотверженные, профессиональные, даже те, кто очень, даже слишком молоды. Но почти все — женщины. А среди нескольких сотен собравшихся в спортзале очень много мужчин. И немолодых мужчин. Они не плачут, сидят замкнуто, молча или ходят бесцельно и безостановочно, не идут на контакт. А с мужиками им проще. Которые, может, и не такие психологи, но тоже люди, хоть и депутаты…»[126] И помощь, которую депутаты в тот момент оказывали людям, была не менее, а может, и более важна, чем самые замечательные законы, которые они приняли бы за всю свою жизнь.
Там же, в здании ПТУ, регистрировались заявления о том, кто конкретно находится на спектакле; для работы оперативного штаба было очень важно узнать реальное количество заложников. Там же работали следователи — любая информация, поступавшая от заложников на мобильные родных, могла оказаться очень ценной. И хотя у самих представителей власти не было уверенности в благополучном исходе трагедии, своим поведением они старались внушать родственникам заложников оптимизм. «Ваши близкие, — уверенно говорил измученным людям прокурор Москвы Авдюков, — потерпевшие от террористических действий. А вы — их полномочные представители. Теперь мы просим вас помочь. Сейчас сюда придут следователи, дадут вам бумагу. Напишите, как близких зовут, в чем одеты, какие приметы особые? Мы знаем, вы уже дали данные о родственниках, но теперь нужны более подробные — чтоб не было путаницы, когда их станут отпускать. А преступники все уже выявлены, дело обязательно закончится судом…»[127] Уверенность в том, что «все будет хорошо», была так важна для близких заложников…
Выяснилось, что на представление злосчастным прошлым вечером было продано 711 билетов. К этому числу надо было приплюсовать актеров, технический персонал, кружок ирландского танца «Придан»… Точное число заложников, находящихся в здании, устанавливалось, но пока оставалось неизвестным.
Тем временем оперативный штаб установил контакты с теми людьми, которые успели спрятаться от террористов во всевозможных закоулках ДК. Таких, на удивление, оказалось немало. «Во всем ДК огромное количество подвальных и технических помещений, о которых террористы не знали, — расскажет впоследствии один из сотрудников оперативного штаба. — Там оказались техники, электрики и прочий обслуживающий персонал. Все они потом очень помогали оперативным службам, сообщали о том, что происходит в захваченном здании».[128] Но, конечно, самой большой удачей для оперативного штаба стало то, что в захваченном зале находился оказавшийся в числе заложников сотрудник центрального аппарата ФСБ. «Именно от него в оперативном штабе впервые узнали те подробности, которые позволили увидеть эту жуткую картину: сколько террористов? их вооружение? их приметы? их расположение? И про тот страшный грушевидный заряд (он как профессионал даже определил его примерную мощность), которой был в центре зрительного зала».[129] И, хотя и этой информации нельзя было полностью доверять, значение ее трудно переоценить.
А дальше произошла трагедия. «Один из высокопоставленных сотрудников ФСБ заявил, что мы знаем, сколько их там, потому что среди заложников находится сотрудник ФСБ, который в первые же минуты позвонил оперативному дежурному и сообщил, что концертный зал на Дубровке захвачен террористами, — вспоминал впоследствии замначальника оперативно-боевого отдела Управления «В» Центра спецназначения ФСБ полковник Сергей Шаврин. — Это было показано по телевизору, он подставил этого человека, и этот человек был уничтожен».[130]
Между тем радиотехнические подразделения ФАПСИ, ФСБ, МВД пеленговали и слушали все переговоры в районе трагедии. Все мобильные телефоны в районе, прилегающем к захваченному зданию, прослушивались; по просьбе оперативного штаба компании-операторы сотовой связи отключили кодировку сигнала.[131] Это облегчило работу спецслужбам, хотя, конечно, большой погоды не делало — спецслужбы вполне смогли бы прослушать даже самые защищенные переговоры в полностью забитом эфире.
Теоретически можно было бы вообще отключить всю сотовую связь в районе Дубровки, отрезав террористов от внешнего мира, однако как те поступят в таком случае, предугадать было невозможно. К тому же «прослушка» давало много ценной информации, и потому неприметные фургончики в окрестностях ДК работали по полной программе. «Свое тихое дело они делали примерно так, — впоследствии сообщала пресса, — как только на расположенный неподалеку ретранслятор сотовой связи поступал сигнал с мобильного телефона, подключенный к нему компьютер включал нацеленный на театр пеленгатор. Тот ловил сигнал и переадресовывал его на сканер, который определял частоту работающей трубки. Она фиксировалась в памяти компьютера, после чего все переговоры с этого телефона писались уже автоматически. Абоненты, вызываемые из здания театра, вычислялись почти аналогично».[132]
Прослушка могла дать ответ на важный вопрос, волновавший и оперативный штаб, и Кремль: кто планировал и подготавливал операцию. Сам Бараев совершенно явно сделать этого не мог; подозрение падало на Масхадова и Басаева — но подозрение надо было обосновать…
Московские диггеры обследовали подземные коммуникации, по которым можно было проникнуть в захваченное здание; для оперативного штаба было важно отработать любую возможность, могущую повысить шансы спецназа при штурме. «Они пробирались почти под самый периметр стен театрального центра, проверили лабиринты «подземки» под соседним заводом…»[133]
Спецназовцы смогли тайно проникнуть на первый этаж театрального центра, где располагались технические помещения. Террористов там не было — они опасались снайперов, которые могли простреливать все фойе. По схеме вентиляционных шахт и коробов спецназовцы проделали в нужных местах отверстия и установили следящую видео-и инфракрасную аппаратуру.[134] Информация, получаемая из здания благодаря этой аппаратуре, была чрезвычайно ценной, однако далеко не полной.
Подразделения спецназа ФСБ «Альфа» и «Вымпел» утром были срочно переброшены от места происшествия к ДК «Меридиан» на Профсоюзной улице. Построенный еще в советское время «Меридиан» был братом-близнецом захваченного театрального центра; теперь он должен был сыграть роль тренировочного полигона для спецназа. Спецназовцы изучали расположение помещений, окон, входов и подземных коммуникаций ДК, отрабатывали возможные пути и способы атаки. Впоследствии высказывались предположения, что там же отрабатывался запуск газа в захваченный террористами зал.[135]
Все эти мероприятия, предпринятые оперативным штабом, должны были дать свои результаты через некоторое время; пока же оставалось лишь продолжать вести переговоры с террористами и ждать. Ждать, надеясь на то, что время работает на российские спецслужбы, а не на террористов.
…А в захваченном здании террористы продолжали реализовывать свои планы. Они были твердо уверены, что время работает на них.
К утру 24 октября практически ни одна из газет не успела включить в сверстанный номер материалы о произошедшей трагедии. Исключения, впрочем, были. «Известия» выпустили специальный номер, целиком посвященный событиям на Дубровке — но вышел он ближе к вечеру. Либеральная же «Новая газета», всегда посвящавшая чеченским событиям много места, переверстала первую полосу номера; громадными буквами на ней красовался заголовок «БУДЕННОВСК ПОВТОРИЛСЯ. ПОВТОРИТСЯ ЛИ ХАСАВЮРТ?». И хотя в следующей за заголовком статье и говорилось о том, что террористы ошиблись и Хасавюрт не повторится, у очень многих читателей появились подозрения, что именно повторение российской капитуляции перед террористами казалось либеральной «Новой газете» лучшим выходом из ситуации.[136]
Прочие газеты пока вынужденно молчали; зато телеканалы и радиостанции освещали события у захваченного театрального центра по полной программе. На большинстве телеканалов были отменены развлекательные программы, частично снята реклама. Регулярно выходили экстренные выпуски новостей, всевозможные эксперты с экранов телевизоров призывали к спокойствию. Спокойствию, однако, совершенно не способствовали действия СМИ. Трагедия освещалась ими подобно шоу; в вечер захвата почти каждый канал попытался организовать прямой эфир с кем-нибудь из заложников, а некоторые — и с террористами. К утру такие попытки прекратились, однако регулярные выпуски новостей от мест событий, не несущие фактически никакой информации, но зато постоянно напоминающие: чеченские террористы… здание театрального центра… около тысячи заложников… — нагнетали в обществе истерию.
На следующий день после захвата эта нагнетаемая истерия нащла отражение в агрессии против «чурок». На рынке в подмосковном Чехове устроили погром скинхеды. Они ворвались на привокзальную площадь, в черных масках, с бейсбольными битами, — и пронеслись по рынку, избивая людей неславянской внешности, круша прилавки и игровые автоматы. «Мы подумали, что это террористы или спецназ, — рассказывали очевидцы погрома. — Они крикнули: «Всем лежать!» Все — покупатели, и продавцы — кинулись на пол. Матери стали кричать, звать своих детей. Было очень страшно: а вдруг это тоже захват заложников?»[137] Милиция успела схватить двоих на месте преступления; еще нескольких задержали через несколько часов.
Днем возле выхода со станции «Петровско-Разумовская» группа молодых людей жестоко избила мужчину «кавказской внешности». На улице Сапрунова подростки избили и ударили ножом 15-летнего грузинского парня.[138]
В одном из переходов метро толпа чуть не разорвала троих кавказцев. «Я не знаю, кто они были — грузины, дагестанцы, осетины. Может, и чеченцы, — рассказывал очевидец. — Скажу только о том, что видел и что знаю: три небритые физиономии на фоне беленой метрополитеновской стенки, а вокруг двадцать или тридцать здоровых русских мужиков.
Не буду говорить, на какой станции это было. Просто потому, что это могло быть на любой станции. Люди шли по своим делам и увидели трех кавказцев. До этого момента они не знали друг друга, среди них не было лысых скинхедов или брутальных молодцов в униформе… И вдруг они превратились в толпу, готовую разорвать, задавить, забить до смерти трех незнакомых и лично им ничего плохого не сделавших людей».[139] Случившиеся рядом милиционеры попытались спасти кавказцев, но толпа не обратила на стражей порядка никакого внимания. Алчущая крови толпа казалась совершенно неуправляемой, казалось, ничего не сможет остановить внезапно озверевших людей.
Толпа убила бы кавказцев — если бы не врачи. «Там, рядом, есть медицинский кабинет. И три медсестры или врача, увидев, что творится под их дверью, с криками «Что же вы делаете, пустите, мы их знаем!», бросились на выручку кавказцам. Почему-то их пропустили внутрь толпы. И не особо препятствовали, когда они уводили испуганных до остолбенения жертв к себе в кабинет. Закрылась дверь, и толпа тут же рассосалась, будто ее и не было. Остались только милиционеры. Впрочем, они всегда остаются». [140]
Самым страшным было то, что в толпу превращались вполне нормальные и обычные люди. В свое время этот феномен был хорошо исследован специалистами-психо-логами. Люди ощущали свою беззащитность и бессилие, они испытывали страх — и эти чувства выходили наружу немотивированной агрессивностью. Вольно или невольно, средства массовой информации способствовали этому процессу, процессу известному и хорошо исследованному.
«Атмосфера страха и ожидания насилия, создаваемая подобными преувеличениями, зачастую просто выдуманными сообщениями, содержит в себе серьезную угрозу повышенного реагирования людей и, следовательно, опасность ненужного применения силы», — писал психолог Э. Шур еще в 70-х гг. XX века.[141]
