Ланда с горечью поглядел на тело писца.
– Еще один улизнул от покаяния, – сказал он. – Еще один грешник отправится в Ад.
И послал за лекарем.
Следующий день был днем чудес. Почти неделю до этого Ланду терзала перемежающаяся лихорадка. В полночь ему пришло на ум начертать тайное имя бога на двенадцати святых облатках. А после он каждый час клал себе одну на язык, говоря:
Час Первый: «Когда солнце проливает свой свет, я не взираю на него с восторгом».
Час Второй: «Не восторгаюсь я и луной, даже величаво полной».
Час Третий: «Сердце мое никогда, даже втайне, не восхваляло моря».
Час Четвертый: «И заката не восхваляло».
Час Пятый: «Я никогда не поклонялся звездам на манер язычников».
Час Шестой: «И не смотрел сладострастно ни на мой собственный член».
Час Седьмой: «Ни на оголенное тело другого, разве что это был труп».
Час Восьмой: «Я никогда не восхищался вкусами».
Час Девятый: «И благоуханиями не восхищался».
Час Десятый: «Не восхищался я лицами женщин, чистых или нечистых».
Час Одиннадцатый: «Я навеки прогнал от себя все развратные мысли».
Час Двенадцатый: «В моей любви к Богу я не поколебался ни разу».
Последние слова были произнесены незадолго перед тем, как зазвонили колокола. Лихорадка отпустила его и больше не возвращалась.
После мессы Ланда начертал в воздухе знак Единого Бога одним пальцем, знак Троицы – тремя, и знак пяти ран Христовых – всей дланью, дабы они вместе с воздухом вошли в его легкие, как проникает в душу через глаз священное писание. Едва он вернулся в свои покои, Мелькор, которого он не видел все утро, появился, как Мерлин, с чудесным тунцом со множеством печатей и знаков на боках, которые картограф счел каббалистическими.
Ланда велел положить рыбину (а она была так велика, что нести ее с рынка Мелькор нанял двух индейцев) на чистое белое полотно, произвел обряд очищения и благословил. Потом он, казалось, целую вечность молчал, разглядывая диковинные фантастические буквы – буквы света, тени, огня, – танцевавшие на боку рыбины. Прошел час. Жара в комнате была сильной, и рыбина начала пахнуть. Прошел второй час, за ним третий. Солнце, проходя по небу, выползло из-за края крыши и залило комнату светом. Больные ноги Мелькора мучительно ныли. А Ландавсе никак не мог оторвать глаз от букв. Столь напряженным был взгляд инквизитора, что рыбина начала разлагаться. Через считанные минуты перед Ландой уже было месиво переливчатой слизи. Становилось все жарче. Мелькор, почувствовав дурноту, потихоньку принес себе табурет, и тут с неба упала и приземлилась на оконный карниз темная птица.
Рыбина как будто немного набухла. Но это было еще не все. Вонь в комнате становилась все более гнетущей, как вдруг расплывчатые, но словно наделенные собственной жизнью буквы зашагали по блестящей чешуе со все большей четкостью, пока Ланда не смог прочесть:
– Тофет!
– Тофет? – Мелькор был сбит с толку и поражен. – Тофет?
Слышал он где-нибудь это слово раньше? Как будто нет.
– Как Тофет у пророка Исайи: «глубок и широк». Костер, Мелькор. Огненный ров. Вот что велят нам приготовить эта рыбина и наш Господь.
– Но не для того же, чтобы зажарить рыбу? – в смятении воскликнул Мелькор. – Как можно есть эту рыбину? Она же гниет прямо у них на глазах!
С десяток черных птиц, усевшихся на карниз, внимательно разглядывали рыбий труп.
– Чтобы зажарить еретиков, для чего же еще? Чтобы зажарить язычников, упрямых, как мулы, насмехающихся над таинствами, поклоняющихся камням, совокупляющихся, как кролики, визиготы и турки. Зажарить зато, что, как Магомет, имеют своих жен в зад; за то, что не знают законов против содомии; за то, что занимаются этими непотребствами, как тамплиеры.
– Тамплиеры?
– Совокупляются на манер катаров!
– Как змеи!
– До сих пор я сжигал их на скоромных кострах по двое, трое и четверо. Но грядет поучительный Тофет: вот что означает эта рыбина.
Стая птиц, черных, как чернила, облепила как нищенствующие монахи, карниз и балкон.
– Пытки! – воскликнул, внезапно оживившись, Мель-кор. – Я думаю, рыбина говорит «Пытки».
И верно: буквы переменились, складываясь и рассыпаясь; подрагивая, как железо под молотом на наковальне, тело рыбины обрело странную призрачную жизнь.
