застала в живых моего отца. Как бы на этот раз мне не вернуться к могиле моего мальчика! Нет, пусть Юлиус едет, если так надо, а я останусь, чтобы беречь моего сына.
— Христиана, — сказал Юлиус, — твое благоразумие так же велико, как и твоя нежность. Оставайся с Вильгельмом: мне тоже кажется, что так будет лучше. Да, разлука причинит нам жестокую боль. Но если ты расстанешься со своим ребенком, если твое дитя останется без тебя, это будет еще мучительнее. А я что ж? Я мужчина, и если мне суждено страдать вдали от тебя, да будет так! Месяца через три-четыре я вернусь к тебе, и твои поцелуи осушат мои слезы. А наш малыш может захворать, и если тебя не окажется рядом, чтобы его спасти, ему придет конец, и тогда ни твое возвращение, ни ласки уже ничего не изменят. Ребенку ты еще нужнее, чем мне.
И, спеша покончить с этим тягостным разговором, он повернулся к барону:
— Отец, когда я должен отправиться в путь?
— Увы! — отвечал тот. — Мне больно так тебя торопить, но ехать надо бы уже сегодня вечером.
— О, это уж слишком! Нет! — вскрикнула Христиана.
— Ну же, успокойся, дитя мое, — продолжал барон. — Если Юлиус должен уехать, так не лучше ли сократить горестные минуты разлуки? Ведь чем скорее он уедет, тем раньше вернется. К тому же мой несчастный брат не может ждать, и если Юлиус не успеет прибыть прежде чем настанет его последний час, к чему тогда вообще вся эта затея? Я справлялся о сроках отплытия кораблей. Через два дня из Остенде отплывает судно «Торговый». Опоздав на него, пришлось бы ждать следующего целых две недели. К тому же этот «Торговый» — корабль надежный и быстроходный. Нельзя упускать такую возможность. Подумай, моя милая Христиана, насколько нам будет спокойнее, если мы будем знать, что Юлиус в безопасности на борту такого превосходного судна. У «Торгового» самый лучший такелаж и самый прочный корпус во всем Остенде. Благодаря этому я буду уверен, что Юлиус успеет вовремя, а ты сможешь не сомневаться, что он вернется.
— Ах, отец, — взмолилась Христиана, — я ведь совсем не готова к такому испытанию. Неужели он покинет меня прямо сейчас? И вы не подарите мне хотя бы дня два, чтобы я могла свыкнуться с этой жестокой неизбежностью?
Но тут вмешался Юлиус:
— Отец, когда «Торговый» снимается с якоря?
— Послезавтра.
— А в котором часу?
— В восемь вечера.
— Что ж! Дорогой отец, если заплатить кучеру вдвое, можно ведь добраться до Остенде не позже чем через тридцать шесть часов. А у меня в распоряжении ровно двое суток. Я признаю, что все ваши рассуждения справедливы: чтобы наверняка застать дядю в живых, мне в самом деле необходимо отплыть на «Торговом». Вы можете быть покойны на этот счет. Но я не хотел бы отнимать у моей обожаемой Христианы ни одной минуты отпущенного нам времени: оно всецело принадлежит ей. Я отправлюсь завтра рано утром.
— А можно мне проводить тебя до Остенде? — вмешалась Христиана.
— Мы подумаем об этом, — сказал Юлиус.
— Нет, я хочу, чтобы это было решено сейчас же.
— Хорошо, пусть будет так! — переглянувшись с отцом, согласился Юлиус.
На том и остановились. Потом Христиана ненадолго оставила Юлиуса и барона вдвоем: ей надо было приказать слугам срочно подготовить все необходимое для отъезда мужа.
Наедине отец и сын успели вполголоса сказать друг другу несколько слов.
Христиана вернулась почти тотчас. Она уже отдала необходимые распоряжения и с безумной горячностью хотела не упустить ни одной минуты из отпущенного ей краткого срока.
Их последний вечер был полон грустной прелести. Нет ничего более душераздирающего и вместе с тем нежного, чем подобные расставания. Никогда нам не дано с такой силой, как в эти минуты, ощутить истинную меру своей любви! В радостях, которым вот-вот придет конец, есть особенное очарование, горькое и проникновенное, какого не могут дать постоянные привязанности при всей полноте непрерывного общения. Любящие сердца, отрываясь друг от друга, ценой страдания познают крепость тех уз, что связывают их. Наступающее горе помогает понять, как велико было минувшее счастье, ибо у любви нет градусника вернее, чем боль.
Барон рано отправился спать: ему надо было отдохнуть после утомительного дня и набраться сил перед завтрашним, не менее трудным.
Христиана и Юлиус остались одни. Остались, чтобы плакать вместе, утешать друг друга и клясться не забыть, смотреть на дитя, уснувшее в колыбели, говорить о том, как они будут несчастны в разлуке, и о том, что надо постараться не слишком горевать. Потом каждый через силу улыбался другому, пытаясь уверить, что все не так плохо и эта поездка не столь уж великое несчастье. Но было слишком очевидно, что их улыбки насильственны, и смех, едва зазвучав, прерывался рыданием.
Меж тем часы бежали, ночь уже давно наступила. Они были в комнате Христианы.
— Уже поздно, — сказала она. — Тебе нужен отдых перед завтрашним трудным днем. Ступай к себе, милый Юлиус, и постарайся уснуть хоть ненадолго.
— Ты меня отсылаешь? — улыбнулся Юлиус. — Нам предстоит столько долгих ночей провести в разлуке, а ты гонишь меня?
— О, мой Юлиус! — вскричала Христиана, бросаясь ему на шею и прерывая его речь поцелуем. — Я люблю тебя!..
Когда первый луч зари украдкой проскользнул в комнату, Христиана спала глубоким сном. Пережитые волнения оказались выше ее сил. Одна из ее прекрасных рук свешивалась с кровати, другая, согнутая, прикрывала отягощенный усталостью лоб. Ее поза, темные круги у глаз, хрупкость, еще более заметная в бессилии забытья — все в ней говорило о крайнем изнеможении тела, слишком слабого для столь бурных порывов души. По временам на ее лицо набегала тень, нежные черты судорожно искажались, как будто ее мучили кошмарные сновидения, а пальцы нервически подрагивали.
Она была в спальне одна.
Внезапно ее огромные глаза широко раскрылись, и она резким движением приподнялась на своем ложе, озираясь вокруг.
— Ну вот, — пробормотала она, — а мне казалось, что Юлиус был здесь.
Потом она вдруг проворно соскочила с кровати и побежала в комнату мужа.
Комната была пуста.
Христиана бросилась к сонетке. На звонок тотчас прибежала горничная.
— Мой муж! — закричала виконтесса. — Где мой муж?
— Он уехал, сударыня.
— Уехал, не простившись со мной? Это невозможно!
— Господин мне поручил вам передать, что он оставил на камине письмо для вас.
— Где?
— На камине в вашей комнате.
Христиана кинулась в спальню.
На камине она нашла два письма — одно от барона, другое от Юлиуса.
Муж объяснял Христиане, что хотел избавить ее от треволнений последних прощальных минут, да и сам боялся, что у него не хватит мужества уехать, если он снова увидит ее такой же, как накануне, — всю в слезах, в отчаянии. Он советовал ей не терять бодрость духа, ведь она не будет совсем одна, с ней остается ее ребенок. Пусть она возьмет пример с него, сумевшего покориться неизбежности, хотя ему пришлось покинуть сразу и жену и сына.
Христиана долго сидела, устремив свой взгляд на последнюю строку письма, словно окаменев, недвижная, застывшая. Она не плакала.
Горничная подошла к колыбели, взяла маленького Вильгельма и положила его на колени матери.
— А, вот и ты! — произнесла Христиана словно бы безучастно, едва взглянув на своего ребенка.
И она тотчас передала малыша горничной. Потом прошептала:
