– Черт возьми! – вырвалось у коннетабля. – Двадцать тысяч экю, решили мы, а если прибавить их к тем пятидесяти тысячам, о которых мы уже договорились, то получается ровно семьдесят тысяч!
– Правильно, счет точен до последнего каролюса,[113] – подтвердил Смельчак, восхищенный легкостью, с какой коннетабль складывал цифры.
– Но… – начал было Каверлэ. Бертран не дал ему договорить.
– Но, – перебил он, – я понимаю, что мы забыли командиров.
Каверлэ изумился. Бертран не только удовлетворял его требования, но и предупреждал их.
– Вы забыли о себе, – продолжал Дюгеклен. – Какое благородное бескорыстие! Но я, господа, о вас помню. Итак, давайте считать. Командиров у вас десять, так ведь?
Вслед за Дюгекленом наемники стали считать. Им очень хотелось наскрести десятка два командиров, но сделать это не было никакой возможности.
– Десять, – подтвердили они.
Каверлэ, Смельчак и Клод Живодер устремили взгляды к потолку.
– Что составляет, – продолжал считать коннетабль, – беря по три тысячи золотых экю на каждого, тридцать тысяч монет, верно?
При этих словах командиры, восхищенные, взволнованные, потерявшие голову от неслыханной щедрости, вскочили – они были обрадованы не только громадной суммой, но и тем, что их ценили в три тысячи раз дороже солдат, – и, потрясая своими громадными мечами и подбрасывая вверх шлемы, даже не кричали, а вопили:
– Ура! Ура! Монжуа,[114] слава доброму коннетаблю!
«Ах, бандиты, – шептал про себя Дюгеклен, притворно опуская глаза, словно восторги наемников трогали его до глубины души, – с помощью Господа и нашей Богоматери Мон-кармельской я заведу вас в такое место, откуда никто не выберется».
Потом он громко объявил:
– Всего нужно сто тысяч золотых экю, благодаря которым удастся покрыть все наши расходы.
– Ура! Ура! – снова завопили наемники, чей восторг достиг апогея.
– Теперь, господа, – продолжал Дюгеклен, – вы располагаете моим словом рыцаря, что деньги будут выплачены вам до начала кампании. Правда, получите вы их не сразу, поскольку я не вожу с собой королевской казны.
– Согласны, согласны! – прокричали командиры, бурно радуясь тому, что все так складывалось.
– Значит, господа, решено: вы доверяете королю Франции под честное слово его коннетабля, – сказал Дюгеклен, подняв голову и приняв тот величественный вид, который заставлял трепетать даже отчаянных храбрецов, – и слово это нерушимо. Но мы, как честные солдаты, выступим в поход, а если к моменту вступления в Испанию денег не доставят, то у вас, господа, будет две гарантии: во-первых, ваша свобода, которую я вам возвращаю, во-вторых, пленник, который стоит сто тысяч золотых экю.
– Что за пленник? – удивился Каверлэ.
– Это я, разрази меня гром, – сказал Дюгеклен, – хоть я и беден! Ведь если женщинам моей страны придется прясть даже денно и нощно, чтобы собрать для меня сто тысяч экю, я ручаюсь вам, выкуп будет собран.
– Решено, – в один голос ответили наемники, и каждый из них в знак согласия коснулся руки коннетабля.
– Когда мы выступаем? – спросил Смельчак.
– Немедленно, – подхватил Гуго. – Действительно, господа, раз тут больше нечем поживиться, я предлагаю побыстрее перебраться в другое место.
Все командиры тут же разошлись по своим местам и подняли над палатками личные знамена; ударили барабаны, и в лагере началось сильное оживление; солдаты, что сначала окружили Дюгеклена, словно волны прибоя, отхлынули назад, к палаткам командиров.
Через два часа вьючные животные уже сгибались под тяжестью сложенных палаток; ржали лошади; под лучами солнца ярко сверкали ряды копий.
Меж тем по обоим берегам реки можно было видеть крестьян, разбегавшихся после долгого рабства у наемников; хоть и запоздало обретя свободу, они вели жен в свои пустующие дома, волоча изрядно потрепанный скарб.
В полдень армия выступила в поход, спускаясь по течению Соны двумя колоннами, которые двигались по берегам. Это было похоже на нашествие варваров, которые шли исполнить грозную волю пославшего их Господа, идя по стопам Алариха,[115] Гейзериха[116] и Аттилы[117] – этих исчадий рода человеческого.
Но человеком, возглавлявшим наемников, был славный коннетабль Бертран Дюгеклен, который, склонив голову на могучую грудь, ехал позади своего знамени, покачиваясь в такт ходу своего крепкого коня, и рассуждал сам с собой:
«Все идет хорошо, только бы так и дальше было. Но вот где я возьму денег; а ведь если у меня не будет денег; то как король соберет армию, достаточно сильную, чтобы отрезать обратный путь этим бандитам, которые, еще больше остервенев, вновь перевалят через Пиренеи?»
Погруженный в сии мрачные мысли, и ехал славный рыцарь, изредка оборачиваясь, чтобы взглянуть на катящиеся вокруг него пестрые и шумные волны людей; его изобретательный ум работал напряженнее, чем головы пятидесяти тысяч наемников.
Одному Богу ведомо, что грезилось наемникам, каждый из которых в мечтах уже видел себя
