— Вы видели герцога Энгиенского?
— Я был секретарем военного совета, когда его там судили.
— И встречались с маршалом Неем?
— Он произвел меня в подполковники во время отступления из России, и, вероятно, я был последним его знакомым, кому он кивнул, отправляясь на мученическую смерть.
— Знайте, полковник, что я больше от вас не отстану! Я буду вашим секретарем, и мы начнем писать ваши воспоминания.
— Вы опоздали, — рассмеялся полковник. — Мои воспоминания уже на три четверти закончены.
— Вы действительно написали мемуары?
— Почему бы нет?
— Вы правы, я веду себя глупо. Должно быть, полковник, они крайне любопытны.
— Что вы! Я просто-напросто занялся этим делом для собственного развлечения… а вот и мой секретарь, посмотрите.
В это мгновение дверь распахнулась и к нам подошла очаровательная девушка лет семнадцати- восемнадцати.
— Мадемуазель… — повернулся я к ней.
— Это мадемуазель Мари, моя внучка. Сделайте сударю реверанс, мадемуазель Мари, вы должны поблагодарить его за те бессонные ночи, что он заставил вас проводить.
— Меня? — покраснев, спросила девушка.
— Ну да, вас.
— Но мы не знакомы.
— Напротив, никого другого вы и знать не желаете: читаете то «Монте-Кристо», то «Мушкетеров».
— Господин Дюма! — воскликнула девушка.
— Да, это господин Дюма! Теперь вы убедились, Перретт, что знакомы с ним.
— Ой! — вскрикнула девушка. — О господин Дюма; как я рада видеть вас!
— Неужели вы говорите правду?
— Уверяю вас. Вы заставили меня пролить столько слез!
— Надеюсь, вы прощаете мне ваши слезы?
— Не только прощаю, но и благодарю вас за них.
— Прекрасно, значит, вы будете моей соучастницей.
— В чем?
— В заговоре.
— Против кого?
— Против полковника.
— Дедушки?! Вы хотите устроить заговор против дедушки? Что же такого он натворил?
— Написал мемуары.
— Знаю, ведь я сама писала их под его диктовку.
— Чудесно, вот эти мемуары я и хочу прочесть.
— Вы слышите, дедушка? Господин Дюма желает прочитать ваши воспоминания.
— А кто мешает? — спросил полковник. — Не я же.
— Вы согласны, полковник? — вскричал я.
— Отказав вам, я выглядел бы человеком, придающим им значительность, какой в них нет.
— Полковник, я, как парижский гамен господина Вандербюрша, хочу вас расцеловать.
— Расцелуйте лучше моего секретаря, вам обоим это доставит больше удовольствия.
Я повернулся к девушке: она покраснела как мак.
— Что вы на это скажете, мадемуазель? — спросил я.
— Извольте, — ответила она, — для меня это большая честь…
— Дедушка говорил не о чести, мадемуазель, а об удовольствии, — вздохнув, перебил ее я.
— … и удовольствие тоже, ибо с дедушкой я спорить не стану.
Она подставила мне щечки. Несколько секунд я смотрел на нее, держа ее руки в своих ладонях.
— Ну, а в ваших мемуарах посвящены ли страницы мадемуазель? — спросил я полковника.
— Последняя, чистая страница, хотя в них много говорится о ее бабушке и ее матери.
— И я об этом прочту?
— Вы прочтете все. Но мадемуазель Мари что-то мне говорит. Что вы подсказываете мне, мадемуазель Мари?
— Ужин готов, дедушка.
— Вы слышали? Не угодно ли вам отужинать с нами?
— К сожалению, мы недавно из-за стола.
— Ах да! Вы же обедали в «Великом Монархе», у госпожи Готье, а там отменно кормят. Жаль, мне было бы приятно выпить с вами в память вашего отца.
— Давайте поступим лучше. Не угодно ли вам, полковник, пригласить меня на завтрак? Видите, я пользуюсь случаем. Послушайте, сегодня вечером мадемуазель Мари даст мне ваши мемуары, я за ночь их прочту и утром верну.
— Вы прочтете их за ночь? Сколько там страниц, Мари?
— Примерно семьсот-восемьсот, дедушка.
— Семьсот-восемьсот страниц, это не так много! Если вы мне разрешите переписать их, я перепишу.
— Тогда меня больше не удивляет, — рассмеялся старик, — что вы написали так много томов. Ладно, Мари, дай-ка мне руку.
Девушка подошла к деду, но я деликатно ее отстранил.
— Надеюсь, сегодня вы позволите мне сделать это? — попросил я. — Я должен предложить руку вашему дедушке, чтобы проводить его в дом.
Она улыбнулась и отошла в сторону. Я предложил свою руку старику, и он оперся на нее.
— Кто бы мог мне предсказать пятьдесят восемь лет назад, — прошептал он, — когда я видел, как ваш отец ведет огонь, стоя в каре генерала Ренье, а будучи совершенно голым, рубит саблей бедуинов на улицах Каира; кто мог бы мне предсказать, что я буду входить в свой дом, опираясь на руку его сына, в восемьдесят два года, в день годовщины ареста короля в Варение?
Сняв шляпу и подняв глаза к небу, он произнес:
— Боже, Господь мой, ты велик и добр!..
И слезы благодарности сверкнули на его ресницах.
Теперь, дорогие читатели, вы, я полагаю, угадываете все остальное. Полковник разрешил мне скопировать из его рукописи все те места, что касались ареста короля в Варение, и обещал после смерти отдать мне в собственность свои мемуары. Три месяца тому назад полковник Рене Бессон скончался в возрасте восьмидесяти семи лет. Его кончина была подобна закату прекрасного дня поздней осени. Через неделю после смерти полковника я получил рукопись вместе с письмом его секретаря, Мари; она стала прелестной женщиной, и я почтительно желаю ей всяческого благополучия, коего она и заслуживает. Я надеюсь, что, достигнув возраста своего деда, она, опираясь на руку мужа, окруженная детьми и внуками, подняв глаза к небесам, подобно полковнику, тоже скажет в вечер чудесного дня: — Боже, Господь мой, ты велик и добр!
Рукопись полковника Рене Бессона мы и публикуем, сохранив заголовок, что он дал ей:
«Волонтёр девяносто второго года».
II. МОЕ РОЖДЕНИЕ. МОЕ ВОСПИТАНИЕ
Я родился 14 июля 1775 года в деревне Илет, расположенной на берегах маленькой реки Бьесм, в гуще Аргоннского леса, между Сент-Мену и Клермоном.
Мне не выпало счастья знать мать: она умерла через несколько дней после родов. Мой отец, бедный столяр, пережил ее всего на пять лет.
Поэтому пяти лет я остался сиротой, без опоры в этом мире.
Я ошибаюсь и одновременно оказываюсь неблагодарным: у меня ведь оставался брат матери, сторож в
