Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]

провести экспедицию в океане. Поэтому он ограничился тем, что закрыл доступ в Гибралтарский пролив и блокировал испанскую эскадру в порту Кадиса.

Из этих же соображений он направил Нельсона, служившего под его началом, с тремя линейными кораблями, четырьмя фрегатами и одним корветом крейсировать близ Тулонского порта, впрочем пообещав по первому требованию прислать подкрепление.

Девятого мая Нельсон вышел из бухты Кадиса, но было уже слишком поздно. Едва он подошел к Лионскому заливу, как налетевшая буря разметала его суда и снесла мачты корабля, на борту которого находился он сам.

Чтобы устранить последствия разрушений, он направился к порту Сен-Пьер, причем его собственный корабль шел на буксире, влекомый другим, менее пострадавшим.

Во время стоянки в порту Сен-Пьер он получил известие, что французский флот покинул Тулонскую гавань, и тотчас послал судно к сэру Джервису за обещанным подкреплением.

Однако лишь 8 июня, то есть через три недели после того как французская эскадра подняла паруса, Нельсон смог получить, наконец, это подкрепление, состоявшее из десяти семидесятичетырехпушечных и одного пятидесятипушечного корабля.

Во главе этой эскадры Нельсон пустился на поиски французов. На южных берегах Корсики ему сказали, что видели их корабли между Корсиканским мысом и Италией.

Тогда Нельсону пришло в голову — и эта идея была не лишена вероятности, — что французы двинулись к Неаполю. И он на всех парусах поплыл туда.

Пятнадцатого июня, достигнув Понцианских островов, он послал к нам своего доверенного офицера и даже больше — своего друга капитана Трубриджа с поручением переговорить с генерал-капитаном и сэром Уильямом Гамильтоном.

Кроме того, Трубридж имел письмо от Нельсона ко мне. Впечатление, которое я произвела на этого великого человека, не ускользнуло от моего внимания. Потому я нашла странным, что, имея возможность прибыть в Неаполь самому, то есть увидеться, наконец, со мной, он упустил этот повод.

Его письмо объяснило мне все.

Вот оно:

«Миледи,

если бы я прибыл в Неаполь, если бы ступил на его землю, если бы вновь увидел Вас, я бы рисковал пренебречь моим долгом, который сейчас состоит в том, чтобы, не теряя ни минуты, продолжать преследовать французский флот.

Трубридж передаст Вам это письмо, которое, вместо того чтобы стать доказательством моего равнодушия, станет благодаря объяснениям, которые в нем содержатся, свидетельством неодолимой силы тех чувств, что я испытываю к Вам.

Как только Трубридж вернется, я, сообразуясь с указаниями, которые будут им получены от генерал-капитана и от сэра Уильяма, продолжу свой путь.

Будь они хоть на другом краю земли, я все равно настигну французов, и Вы увидите меня вновь победителем, достойным Вас, или не увидите никогда!

Тысячекратно Ваш

Горацио Нельсон».

Это письмо, не много сказав моему сердцу, весьма чувствительно польстило моему самолюбию. За те пять лет, что прошли со времени нашей встречи, Нельсон сражался как герой или, как он мне говорил позднее, как человек, ищущий гибели. Я уже рассказывала, как он лишился глаза в битве при Кальви, но это было не все: у Тенерифе он потерял руку.

На этот раз он обещал вернуться достойным меня или не вернуться вообще, и я была убеждена, что он сдержит слово. Нельсон был не из тех, кто склонен к пустым обещаниям.

С дворцового балкона я наблюдала величественное зрелище эскадры, крейсирующей в виду Неаполя. При помощи зрительной трубы сэр Уильям показал мне судно с адмиральским вымпелом. Я не могла различить того, что происходило на борту, но была уверена, что Нельсон стоит там, не отрывая глаз от дворца, так же как я сама пристально вглядывалась в его корабль.

Перед скалою Капри величавая громада флота медленно разделилась надвое: часть кораблей прошла справа от острова, остальные — слева. Три дня эскадра не исчезала из виду, поскольку на море стоял штиль.

Этот штиль был причиной тому, что лишь 25 июня Нельсон смог достигнуть крепости Мессины.

Здесь он узнал, что Бонапарт по пути захватил Мальту, оставил там гарнизон в четыре тысячи человек и продолжил свой путь на восток.

С Мессинского маяка, 25-го числа, судя по дате, Нельсон послал письма сэру Уильяму, чтобы сообщить ему эту новость, и мне, чтобы снова выразить чувства, которые я ему внушила.

Мы получили эти послания 30-го того же месяца, и я тотчас ответила:

«Дорогой сэр,

пользуясь предложением капитана Хоупа, шлю Вам эти несколько строк, чтобы поблагодарить за любезное письмо, переданное мне от Вас капитаном Боуэном.

Королева с величайшим удовольствием выслушала в моем переводе те любезные слова, что Вы просили ей передать. Она поручила мне заверить Вас в ее признательности и в том, что она молится о Вашем здравии, а относительно Ваших побед она уверена: Вам они и без того обеспечены.

У нас здесь все еще находится этот посол-цареубийца Гарa, самое наглое и бесстыдное дипломатическое животное, какое только можно вообразить. Теперь мне ясно, что Неаполю придется объявить войну, ибо нет иного способа спасти королевство, поскольку замечания и намеки французского посла, что ни день, звучат все более угрожающе.

Ее Величество подтверждает справедливость всех суждений, высказанных Вами в Вашем письме сэру Уильяму, которое помечено Мессинским маяком. Вы видите события в самом верном свете. Генерал Актон того же мнения.

Но, к сожалению, первый министр Галло — человек легкомысленный и недалекий, невежда, чопорный и надутый как индюк, он только и думает, что о фасонах своих пестро расшитых одеяний да об эффекте, который производит его бриллиантовое кольцо; добрая половина неаполитанцев считает его полу французом, я же думаю, что другая половина ошибается, принимая его за неаполитанца.

Королева и Актон просто терпеть его не могут. Поэтому пусть он Вас не беспокоит: не поддерживаемый никем, кроме короля, он не может иметь существенного влияния. Впрочем, первый министр, какой бы призрачной фигурой он ни был, всегда достаточно влиятелен, чтобы сделать какую- нибудь пакость.

Кстати, как Вы, наверное, знаете, те три-четыре сотни якобинцев, которые здесь более трех лет сидели в тюрьме, объявлены невиновными. А если верить тому, что говорят все, кто меня окружает, по меньшей мере половину из них следовало повесить. Тем, что всех этих очаровательных господ возвратили в общество, мы обязаны влиянию Гарa и слабодушию, а быть может, и симпатии к ним Галло.

В общем, я порядком напугана, и мне кажется, что все здесь обречено на гибель. До слез жаль нашу дорогую прелестную королеву — уж она, воистину, заслуживает лучшей участи.

Вы сами понимаете, дорогой сэр, что все это я пишу Вам второпях и чисто конфиденциально.

Надеюсь, что Вы не покинете Средиземноморья, не забрав нас. Мы имеем разрешение уехать отсюда, как только получим указание, и все уже готово для подобного отъезда. Но пока я все же молю Господа, чтобы он помог Вам разгромить этих чудовищ-французов. Не могут же долго царствовать в мире подобные нечестивцы.

Если будет возможность, пишите нам. Вы и вообразить не можете, какой усладой