оставляю вас на Новом мосту или на мосту Тюильри, и вы идете на все четыре стороны.
— Я обещала, что не выйду отсюда, не попрощавшись с моими сокамерницами.
— Как их зовут?
— Я могу назвать вам их имена без опасности для них?
— Вы меня обижаете.
— Госпожа Богарне, госпожа Тереза Кабаррюс.
— Любовница Тальена?
— Она самая.
— Сегодня вся борьба развернулась между ее возлюбленным и Робеспьером. Если победит Тальен, вы похлопочете за меня перед ней?
— Не сомневайтесь.
— Поднимитесь в вашу камеру и быстрее спускайтесь. В наше время можно не торопиться умирать, но надо торопиться жить.
Я вернулась в камеру радостная.
— Все хорошо, да? — спросили меня подруги.
— Да, — ответила я, — пришел мой комиссар, он предлагает освободить меня.
— Соглашайся! — воскликнула Тереза и бросилась мне на шею. — И вызволи нас.
— Как?
Она вынула из-за пазухи испанский кинжал, острый, как шило, и смертельный, как змея, потом маленькими ножницами, которые г-жа д'Эгильон оставила г-же де Богарне, отрезала прядь своих волос и обернула ими кинжал.
— Послушай, — сказала она, — разыщи Тальена, скажи ему, что ты недавно рассталась со мной и я передала ему этот кинжал и прядь своих волос со словами: «Отнеси этот кинжал Тальену и скажи ему от моего имени, что послезавтра я предстану перед Революционным трибуналом, поэтому, если через двадцать четыре часа Робеспьер не умрет, значит, Тальен — подлый трус».
Я понимала эту пылкую испанскую натуру.
— Хорошо, — ответила я. — Я все ему передам. А вы, сударыня, — продолжала я, обращаясь к г-же де Богарне, — не хотите ли и вы дать мне какое-нибудь поручение?
— Я? — переспросила она своим мягким голосом креолки. — Мне остается уповать лишь на Бога. Но если вы будете проходить по улице Сент-Оноре, зайдите в дом номер триста пятьдесят два, там бельевой магазин, и поцелуйте за меня мою Гортензию, а она пусть поцелует за меня брата. Скажите ей, что я чувствую себя хорошо, насколько это возможно в тюрьме, и что я очень тревожусь. Добавьте, что я умру с ее именем на устах, вверяя ее Господу.
Мы обнялись. Тереза прижала меня к себе.
— У тебя нет денег, — сказала она, — а для того, чтобы нас спасти, они могут тебе понадобиться. Давай, я поделюсь с тобой.
И она вложила мне в руку двадцать луидоров. Я не хотела брать деньги, но она сказала:
— Прошу прощения, но я забочусь о том, чтобы такое важное дело, где на карту поставлены наши головы, не сорвалось из-за того, что тебе не хватит одного или двух луидоров.
Она была права; я взяла двадцать луидоров и положила в карман. Кинжал я спрятала на груди и пошла в приемную, где меня ждал мой спаситель.
Пока меня не было, он обо всем договорился с тюремным смотрителем.
Он подал мне руку, и мы вышли на улицу, где нас уже ждал фиакр.
По дороге мой полицейский комиссар, который, казалось, не был слишком уверен в прочности положения Робеспьера, рассказал о последних событиях.
Робеспьер после казни краснорубашечников удалился от дел, сделав вид, что бросает Францию на произвол судьбы, но на самом деле он по-прежнему держал под контролем Комитет общественного спасения и передавал туда списки через Эрмана. Пятого термидора Робеспьер вернулся.
Он ждал Сен-Жюста, чтобы устроить разгром. Сен-Жюст возвращался с охапкой доносов. Триумвират Сен-Жюста, Кутона и Робеспьера мог потребовать принести в жертву террору последние головы.
Это головы Фуше, Колло-д'Эрбуа, Камбона, Бийо-Варенна, Тальена, Барера, Леонара Бурдона, Лекуантра, Мерлена из Тьонвиля, Фрерона, Паниса, Дюбуа де Крансе, Бентаболя, Барраса…
Всего-навсего пятнадцать или двадцать голов.
А после этого можно подумать о милосердии.
Оставалось выяснить, как отнесутся к этому плану те, кого собираются принести в жертву. Правда, они со своей стороны выдвинули обвинение против того, кого они назвали диктатором.
Но только даст ли им диктатор время предъявить ему обвинение?
За тот месяц, что Робеспьер отсутствовал, он сочинил защитительную речь.
Приверженец законности, он думал, что ему придется отвечать только перед законом.
Наступило 8 термидора; через три-четыре дня должна была произойти развязка. Мне нужно было найти Тальена.
Комиссар сказал мне, что Тальен живет на Жемчужной улице в доме номер четыреста шестьдесят, в квартале Маре.
У заставы Сент-Оноре я вышла и распрощалась с моим защитником. Я спросила, как его зовут.
— Это не важно, — ответил он. — Если ваш план удастся, вы меня еще увидите, я сам явлюсь за наградой. Если ваш план сорвется, вы ничем не сможете помочь мне, а я ничем не смогу помочь вам. Мы друг друга не знаем.
И его фиакр тронулся, направляясь к бульварам.
Я дошла до дома номер 352 по улице Сент-Оноре.
Войдя в бельевой магазин, принадлежавший, как ты помнишь, г-же де Кондорсе, я спросила мадемуазель Гортензию.
Мне указали на прелестную девочку лет десяти, с дивными глазами и густыми волосами.
Она зарабатывала себе на хлеб!
Мне позволили поговорить с ней наедине. Я увела ее в комнату за лавкой и сказала, что пришла по просьбе ее матери.
Бедное дитя бросилось мне на шею и стало со слезами целовать меня.
Я дала ей два луидора, чтобы она могла приодеться. Это было ей весьма кстати.
Я сказала, что хотела бы повидать г-жу де Кондорсе.
Она была в своей мастерской на антресолях.
Я поднялась к ней.
Увидев меня, она вскрикнула от радости и обняла меня.
— А я уж думала, что вас нет в живых! — воскликнула г-жа де Кондорсе. — Мне говорили, что вас видели в повозке смертников.
Я в двух словах рассказала ей все, что со мной произошло.
— Что вы собираетесь делать? — спросила она.
— Не знаю, — сказала я с улыбкой. — Быть может, я как та гора, которой суждено родить мышь; быть может, наоборот, я та песчинка, о которую споткнется колесница террора.
— Во всяком случае, вы останетесь у нас, — предложила она.
— А вы не боитесь после всего, что вы от меня услышали? — спросила я. Она улыбнулась и протянула мне руку.
Я предупредила ее, что мне этой же ночью надо отлучиться по делу и спросила, не даст ли она мне ключ от квартиры, чтобы можно было уходить и приходить, когда захочу.
— Это тем более просто, что я ночую у себя дома в Отее, и вы будете здесь полной хозяйкой.
И она вручила мне ключ.
Заседание Конвента было бурным. Защитительная речь Робеспьера не имела того успеха, какого он ожидал. Особенно неудачным было ее начало. Заседание открылось сообщением Барера о взятии Антверпена, что означало взятие всей Бельгии.
А Робеспьер, который и не надеялся, что Антверпен отобьют, нападал в своей речи прежде всего на Карно, считавшегося «организатором победы».
