– Семьдесят семь бумаг подписала! – сказала принцесса. – Вы видите, Клара, не всегда приятно выдавать себя за королеву.
– Отчего же? – возразила виконтесса. – Заняв место королевы, вы приняли на себя и лучшее ее право: миловать!
– И право наказывать, – гордо прибавила принцесса Конде, – потому что одна из этих семидесяти семи бумаг – смертный приговор.
– А семьдесят восьмая бумага будет акт помилования, не так ли, ваше высочество? – сказала Клара умоляющим голосом.
– Что ты говоришь?
– Я говорю, что уже, кажется, пора мне освободить моего пленника. Неужели вам не угодно, чтобы я избавила его от страшного мучения: видеть, как поведут его товарища на казнь! Ах, ваше высочество, если вам угодно миловать, так прощайте вполне и безусловно!
– Ты совершенно права, – сказала принцесса. – Но уверяю тебя, я совсем забыла свое обещание, занявшись важными делами. Ты прекрасно сделала, что напомнила мне о нем.
– Стало быть... – начала Клара в восторге.
– Делай, что хочешь.
– Так напишите еще одну бумагу, ваше высочество, – сказала Клара с улыбкою, которая расшевелила бы железное сердце, с улыбкой, какой не может изобразить ни один живописец, потому что она свойственна только любящей женщине.
Клара придвинула бумагу к принцессе и указала пальцем, где надобно писать.
Принцесса написала:
«Приказываю коменданту замка Тромпет допустить виконтессу де Канб к барону Канолю, которому возвращаю полную свободу».
– Так ли? – спросила принцесса.
– Да, да! – отвечала Клара.
– Надобно подписать?
– Непременно.
– Хорошо, – сказала принцесса с самой приветливою своей улыбкой, – надобно делать, что ты хочешь.
Она подписала.
Клара бросилась на бумагу, как орел на добычу. Она едва поблагодарила ее высочество и, прижав бумагу к груди, выбежала из комнаты.
На лестнице она встретила герцога де Ларошфуко со свитою офицеров и народа, которая всегда за ним следовала, когда он ходил по городу.
Клара весело поклонилась ему. Удивленный герцог остановился на площадке и смотрел вслед виконтессе, пока она не сошла с лестницы.
Потом он вошел к принцессе и сказал:
– Ваше высочество, все готово.
– Где?
– Там.
Принцесса смотрела на него вопросительно.
– На эспланаде, – прибавил герцог.
– А, хорошо, – сказала принцесса, притворяясь спокойною, потому что на нее смотрели. Как женщина, она не могла не вздрогнуть, но положение главы партии подкрепило ее силы. – Если все готово, так ступайте, герцог.
Герцог не решался.
– Не полагаете ли вы, что и я должна присутствовать там? – спросила принцесса.
Несмотря на умение владеть собою, она не могла скрыть смущения. Голос ее дрожал.
– Как угодно вашему высочеству, – отвечал герцог, занимавшийся в эту минуту, может быть, какою- нибудь философскою задачей.
– Мы увидим, герцог, мы увидим. Вы знаете, что я помиловала одного из осужденных?
– Знаю.
– Что скажете вы об этом?
– Скажу, что все, что вы делаете, хорошо.
– Да, – сказала принцесса, – лучше было простить. Надобно показать эпернонистам, что мы не боимся мстить, считаем себя равными с королем, но, уверенные в своей силе, платим за зло без бешенства, умеренно.
– Это очень хорошо.
– Не так ли, герцог? – спросила принцесса, старавшаяся по голосу герцога узнать настоящую его мысль.
– Но, – продолжал герцог, – вы все-таки придерживаетесь того мнения, что один из арестантов должен заплатить жизнью за смерть Ришона. Если эта смерть останется не отмщенною, то все подумают, что ваше высочество мало уважаете храбрых людей, которые служат вам.
– Разумеется, разумеется! Один из них умрет. Даю честное слово! Будьте спокойны.
– Могу ли узнать, которого из них вы помиловали?
– Барона Каноля.
– А!
Это
– Нет ли у вас особенной причины сердиться на этого человека? – спросила принцесса.
– Помилуйте, разве я сержусь когда-нибудь на кого-нибудь? Разве я благосклонен к кому-нибудь? Я разделяю людей на две категории: на препятствия и на поддержки. Надобно уничтожать первых и поддерживать вторых, пока они нас поддерживают. Вот моя политика, скажу даже: вот моя мораль.
– Что он тут еще затевает и чего хочет? – спросил Лене сам себя. – Он, кажется, не терпит Каноля.
– Итак, – продолжал герцог, – если нет каких других приказаний...
– Нет.
– То я прощусь с вашим высочеством.
– Так все это будет сегодня вечером? – спросила принцесса.
– Через четверть часа.
Лене готовился идти за герцогом.
– Вы идете смотреть на это, Лене? – спросила принцесса.
– О нет, ваше высочество, – отвечал Лене, – вы изволите знать, что я не люблю сильных ощущений. Я дойду только до половины дороги, то есть до тюрьмы: мне хочется видеть трогательную картину, как бедный барон Каноль получит свободу из-за женщины, которую он любит!
Герцог скривил лицо, Лене пожал плечами, и все вышли из дворца и отправились в тюрьму.
Виконтесса де Канб минут через пять была уже там. Она явилась, показала приказ принцессы сначала привратнику, потом тюремщику и наконец велела позвать коменданта.
Комендант рассмотрел бумагу тем мрачным глазом, которого не могут оживить ни смертные приговоры, ни акты помилования, узнал печать и подпись принцессы Конде, поклонился виконтессе и, повернувшись к дверям, сказал громко:
– Позвать лейтенанта.
Потом он пригласил виконтессу сесть, но виконтесса была так взволнована, что хотела укротить свое нетерпение движением: она не села.
Комендант почел своею обязанностью заговорить с нею.
– Вы знаете барона Каноля? – спросил он таким голосом, каким спросил бы, хороша ли погода.
– О, знаю! – отвечала Клара.
– Он, может быть, ваш брат?
– Нет.
– Может быть, друг ваш?
– Он мой жених, – отвечала Клара в надежде, что после такого признания комендант постарается
