мне досадно, что она так любит меня!
– Возьмите кусочек рябчика, Нанона, – сказал герцог.
– Отдайте его моему брату, герцог, – отвечала Нанона. Она заметила, что тарелка Ковиньяка быстро пустеет, и боялась, что он опять начнет смеяться, когда кушанье исчезнет.
Ковиньяк подставил тарелку и улыбнулся самым благодарным образом. Герцог положил ему на тарелку кусок рябчика, а Ковиньяк поставил перед собою тарелку.
– Ну, что же вы поделываете, Каноль? – спросил герцог с такою милостивою кроткостью, которая показалась Ковиньяку чудесным предзнаменованием. – Разумеется, я говорю не о любовных делах.
– Напротив того, говорите о них, ваша светлость, говорите, сколько вам угодно, не церемоньтесь, – отвечал Ковиньяк, которому частые приемы медока и шамбертена развязали язык. Впрочем, он не боялся появления барона Каноля, что редко случается с теми, кто принимает на себя чужое имя.
– Ах, герцог, – сказала Нанона, – он очень хорошо понимает шутку!
– Так мы можем потолковать с ним об этом молоденьком дворянине, – сказал герцог.
– Да, о том мальчике, которого вы встретили вчера, братец, – прибавила Нанона.
– Да, на дороге, – сказал Ковиньяк.
– И потом в гостинице Бискарро, – прибавил герцог д’Эпернон.
– Да, потом в гостинице Бискарро, – сказал Ковиньяк, – это сущая правда.
– Так вы в самом деле с ним встретились? – спросила Нанона.
– С мальчиком?
– Да.
– Каков он был? Ну, говорите откровенно, – сказал герцог.
– По правде сказать вам, – отвечал Ковиньяк, – он был премилый малый: белокурый, стройный, прелестный, ехал с каким-то конюхом.
– Именно так, – сказала Нанона, кусая губы.
– И вы влюблены в него?
– В кого?
– В этого премилого малого, белокурого, стройного и прелестного?
– Что это значит, ваша светлость? – спросил Ковиньяк, готовясь рассердиться. – Что хотите вы сказать?
– Что? У вас до сих пор хранится на сердце серенькая перчатка? – спросил герцог, лукаво улыбаясь.
– Серенькая перчатка?
– Да, та самая, которую вы так страстно нюхали и целовали вчера вечером.
Ковиньяк уже ничего не понимал.
– Та перчатка, которая заставила вас догадаться, понять пре-вра-ще-ние... – продолжал герцог, останавливаясь на каждом слоге.
Ковиньяк по одному этому слову понял все.
– А, этот мальчик был дама? – вскричал он. – Ну, даю вам честное слово, что я угадал эту шутку!
– Теперь уже нет сомнения, – прошептала Нанона.
– Налейте мне вина, сестрица, – сказал Ковиньяк. – Не знаю, кто опустошил бутылку, которая стояла возле меня, но в ней уже нет ничего.
– Хорошо, хорошо! – сказал герцог. – Есть еще возможность вылечить его, если любовь не мешает ему ни есть, ни пить. Государственные дела не пострадают от такой любви.
– Как! Чтобы от любви моей пострадали дела короля? Никогда! Дела короля прежде всего! Дела короля – вещь священная! Не угодно ли за здоровье короля, ваша светлость!
– Можно надеяться на вашу преданность, барон?
– На мою преданность?
– Да.
– Разумеется, можно. Иногда я готов позволить изрезать себя на куски...
– И это очень просто, – перебила Нанона, боясь, что в восторге от медока и шамбертена Ковиньяк забудет свою роль и воротится к своей личности. – И это очень просто. Разве вы не капитан войск его королевского величества по милости герцога?
– И никогда этого не забуду, – отвечал Ковиньяк с изумительным душевным волнением, положив руку на сердце.
– Мы и не то сделаем после, – сказал герцог, – а что-нибудь побольше.
– Покорнейше благодарю!
– И мы уже начали.
– В самом деле?
– Да. Вы слишком скромны, друг мой, – возразил герцог д’Эпернон. – Когда вам нужна будет протекция, надобно обратиться ко мне. Теперь, когда вам не нужно ходить окольною дорогою, когда вам уже не нужно скрываться, когда я знаю, что вы брат Наноны...
– Теперь, – вскричал Ковиньяк, – я всегда буду относиться прямо к вашей светлости!
– Вы обещаете?
– Даю слово.
– Прекрасно сделаете. Между тем сестра объяснит вам, о чем мы теперь хлопочем: она должна отдать вам письмо от меня. Может быть, все счастие ваше зависит от поручения, которое я даю вам по ее просьбе. Попросите совета у сестры вашей, молодой человек, попросите у нее совета: она умна, осторожна и чрезвычайно добра. Любите сестру вашу, барон, и будьте уверены, что я всегда буду к вам милостив.
– Ваша светлость, – вскричал Ковиньяк с непритворною радостью, – сестра моя знает, как я люблю ее, как я желаю видеть ее счастливою, славною и особенно... богатою!
– Ваш пыл нравится мне, – сказал герцог, – так останьтесь с Наноной, а я пойду и займусь одним мерзавцем. Но, кстати, барон, – прибавил герцог, – может статься, вы можете дать мне какие-нибудь сведения об этом бандите?
– Охотно, – отвечал Ковиньяк. – Только мне знать, о каком бандите вы говорите. В наше время их очень много и они разных сортов.
– Вы совершенно правы, этот чрезвычайно дерзок, подобного я еще не видывал.
– В самом деле!
– Представьте, этот мерзавец взамен письма, которое писала вам вчера сестра и которое он достал гнусным убийством, выманил у меня бланк.
– Бланк, в самом деле?
Потом Ковиньяк прибавил простодушно:
– Но зачем же вам было нужно это письмо, посланное сестрою к брату?
– Да я не знал родства.
– Это другое дело.
– И притом имел глупость, – простите ли меня, милая Нанона, – прибавил герцог, подавая ей руку, – имел глупость ревновать вас.
– Вы ревновали? В самом деле? Ах, ваша светлость! Как вам не стыдно!
– Так я хотел спросить у вас, не знаете ли вы, кто был доносчик в этом деле?
– Нет, право, не знаю... Но ваша светлость понимает, что подобные дела не остаются без наказания и что вы со временем узнаете преступника.
– Да, разумеется, узнаю со временем, – отвечал герцог, – и для этого я принял свои меры, но мне было бы гораздо приятнее узнать теперь.
– Так вы приняли меры? – спросил Ковиньяк, слушая обоими ушами. – Вы приняли меры?
– Да, да, – продолжал герцог, – и мерзавец будет очень счастлив, если его не повесят за его бланк.
– Ого! – сказал Ковиньяк. – А каким образом узнаете вы этот бланк от прочих бланков, которые вы даете, ваша светлость?
– На этом сделана заметка.
– Какая?
