вас.
– Но прежде всего этого – два условия, – сказала Нанона строгим голосом.
– Какие, милая сестрица? Извольте говорить, я готов слушать вас.
– Во-первых, вы возвратите герцогу бланк, потому что эта бумага может погубить вас. Вы слышали: он сам своими устами произнес приговор. Во-вторых, вы сейчас же уйдете отсюда, потому что можете погубить меня, что для вас ничего не значит, но и вы погибнете вместе со мною. Хоть это, может быть, побудит вас подумать о моей погибели.
– Даю ответ на каждый пункт: бланк принадлежит мне, как неотъемлемая собственность, и вы не можете запретить мне идти на виселицу, если мне так заблагорассудится.
– Как хотите!
– Покорно благодарю. Но будьте спокойны: этого никак не будет. Я сейчас говорил вам, какое отвращение чувствую к такому роду смерти. Стало быть, бланк останется у меня, но, может быть, вам угодно купить его, в таком случае мы можем переговорить и поторговаться.
– Он мне не нужен! Важная вещь бланк! Я сама выдаю их!
– Счастливая Нанона!
– Так вы оставляете его?
– Непременно.
– Не боясь ничего?
– Не беспокойтесь, я знаю, как сбыть его с рук. Что же касается приказания выйти отсюда, – я не решусь на такую ошибку, потому что я здесь по приказу герцога. Скажу еще, что, желая избавиться от меня поскорее, вы забываете самое важное.
– Что такое?
– То важное поручение, о котором говорил мне герцог и которое должно осчастливить меня.
Нанона побледнела.
– Несчастный, – сказала она, – ведь вы знаете, что не вы должны исполнить это поручение. Вы знаете, что употребить ваше положение во зло – значит совершить преступление, такое преступление, которое рано или поздно навлечет на вас казнь.
– Да я и не хочу употреблять его во зло, хочу только воспользоваться им.
– Притом же в депеше написано, что оно поручается барону Канолю.
– А меня разве зовут не так?
– Да, но при дворе знают не только его имя, но и его лицо. Каноль часто бывал при дворе.
– Ну, согласен, вот это замечание дельное. С тех пор как мы толкуем, в первый раз вы правы, и видите, я тотчас соглашаюсь с вами.
– Притом же вы найдете там ваших политических врагов, – прибавила Нанона. – Да, может быть, и ваше лицо там столько же известно, сколько и лицо Каноля, только в другом смысле.
– О, это бы ничего не значило, если бы поручение, как уверял герцог, действительно имело целью спасение Франции. Поручение избавило бы посланного от бед. Такая важная услуга влечет за собою помилование, и прощение за прошедшее есть всегда первое условие всякого политического превращения. Итак, поверьте мне, милая сестрица, не вы можете предлагать мне условия, а я вам.
– Что же это за условия?
– Во-первых, как я вам сейчас говорил, первое условие всякого трактата – всепрощение.
– А еще?
– Уплата по счетам.
– Так я вам еще должна?
– Вы должны мне сто пистолей, которые я просил у вас и в которых вы изволили отказать мне так бесчеловечно.
– Вот вам двести.
– Бесподобно! Теперь я узнаю вас, Нанона.
– Но с условием.
– Что такое?
– Вы поправите зло, которое сделали.
– Совершенно справедливо. Что же я должен делать?
– Сейчас садитесь на лошадь и отправляйтесь по Парижской дороге, и скачите без отдыха, пока не догоните барона Каноля.
– И тогда я расстанусь с баронским титулом?
– Возвратите его барону.
– А что сказать ему?
– Отдайте ему вот эту депешу и уверьтесь, что он поехал в Париж.
– Все тут?
– Больше ничего.
– Нужно ли ему знать, кто я?
– Напротив, очень нужно, чтобы он этого не знал.
– Ах! Нанона, неужели вам стыдно за брата?
Нанона не отвечала. Она задумалась.
– Но, – сказала она через несколько времени, – каким образом могу я увериться, что вы исполните мое поручение в точности? Если бы вы считали что-нибудь священным, так я попросила бы клятвы.
– Сделайте лучше.
– Что такое?
– Обещайте мне сто пистолей, если я в точности исполню ваше поручение.
Нанона пожала плечами.
– Согласна, – сказала она.
– Посмотрите, – отвечал Ковиньяк. – Я не требую с вас никакой клятвы, довольствуюсь одним вашим словом. Так мы условливаемся, что вы отдадите сто пистолей тому, кто доставит вам расписку Каноля, разумеется, от моего имени?
– Хорошо, но вы говорите о третьем лице: неужели вы не хотите сами воротиться?
– Как знать будущее? Важное дело призывает меня самого в окрестности Парижа.
Нанона не могла скрыть движения радости, которое вырвалось у ней невольно.
– А вот это совсем не мило, – сказал Ковиньяк, засмеявшись. – Но мне все равно, милая сестрица. Мы расстаемся друзьями?
– Друзьями. Но поезжайте скорей!
– Сейчас же отправлюсь в путь. Только позвольте выпить стакан вина на дорогу.
Ковиньяк вылил в свой стакан последнее вино из бутылки шамбертена, выпил, поклонился сестре чрезвычайно почтительно, вскочил на лошадь и через минуту исчез в облаке пыли.
IX
Луна выходила на горизонт, когда виконт в сопровождении верного своего Помпея выехал из гостиницы почтенного Бискарро и пустился скакать по Парижской дороге.
Около четверти часа виконт предавался своим мыслям. В это время проехали почти полторы мили. Наконец виконт повернулся к своему конюху, который шагах в трех сзади ехал вслед за своим господином.
– Помпей, – сказал он, – не к тебе ли как-нибудь попала моя перчатка с правой руки?
– Кажется, нет.
– Что ты делаешь там с чемоданом?
– Смотрю, крепко ли он привязан, и затягиваю ремни, чтобы золото в нем не стучало. Звуки золота не доводят до добра, сударь, и притягивают неприятные знакомства, особенно ночью.
– Ты прекрасно делаешь, Помпей. Я радуюсь, видя твое старание и благоразумие.
– Это очень простые достоинства в старом солдате, виконт, и они очень хорошо идут к храбрости. Однако же, не считая храбрость безрассудною отвагою, признаюсь, очень жалею, что господин Ришон не мог проводить нас: ведь трудно уберечь двадцать тысяч ливров, особенно в наше бурное время.
– Ты говоришь очень благоразумно, Помпей, – отвечал виконт, – и я совершенно с тобою согласен.
