Движение за занавесками и под одеялом показало Канолю, что ему ответят.
Действительно, послышался голос, но так слабо, что его едва можно было расслышать.
– Говорите, милостивый государь, – сказал этот голос, – я слушаю вас.
Каноль начал ораторским тоном:
– Ее величество королева прислала меня к вашему высочеству, чтобы сказать вам, что ей приятно было бы продолжать с вами дружеские сношения.
Заметное движение произошло за занавесками кровати. Принцесса перебила речь оратора.
– Милостивый государь, – сказала она нетвердым голосом, – не говорите более о дружбе королевы к Дому принца Конде. Есть доказательства противного в тюрьме Венсенского замка.
«Ну, – подумал Каноль, – они, верно, согласились и будут повторять мне одно и то же».
В эту минуту за занавесками повторилось движение, но Каноль не заметил его, потому что сам находился в затруднительном положении.
Принцесса продолжала:
– Впрочем, чего же вы хотите?
– Я ничего не хочу, ваше высочество, – сказал Каноль, ободрясь, – а ее величеству королеве угодно, чтобы я жил в этом замке, чтобы беспрерывно находился в обществе вашего высочества (хотя я вовсе не достоин такой чести) и чтобы я всеми силами старался восстановить согласие между принцами, которые в раздоре без всякой причины и притом в такое тяжкое время.
– Без всякой причины! – повторила принцесса. – Вы уверяете, что мы удалились без причины?
– Извините, ваше высочество, – возразил Каноль, – я ни в чем вас не уверяю. Я не судья, я только передаю вам то, что мне сказано.
– А для восстановления согласия королева приказывает присматривать за мною?
– Так я шпион! – вскричал Каноль с досадой. – Наконец вы сказали это слово! Покорно благодарю ваше высочество за вашу откровенность.
И в отчаянии Каноль стал в одну из тех превосходных позиций, каких так жадно ищут живописцы и актеры.
– Так решено, я шпион! – сказал Каноль. – Так извольте поступить со мною, как поступают с подобными людьми. Забудьте, что я посланник королевы, что королева отвечает за мои поступки, что я только пылинка, повинующаяся ее дыханию. Прикажите лакеям вашим выгнать меня или дворянам вашим убить меня, поставьте против меня людей, которым я мог бы отвечать палкой или шпагой, но не оскорбляйте так жестоко человека, который исполняет долг солдата и верного подданного, не оскорбляйте его чести, вы, так высоко стоящие по рождению, достоинству и несчастию!
Эти слова, вырвавшиеся из его души, горькие, как стенание, пронзительные, как упрек, должны были произвести и произвели действие.
Слушая их, принцесса приподнялась, глаза ее заблистали, руки задрожали, она со страхом оборотилась к офицеру и сказала:
– Боже мой! Я вовсе не хотела оскорбить такого благородного человека, как вы. Нет, барон де Каноль, нет, я не сомневалась в вашей чести. Забудьте слова мои, они огорчили вас, но я не думала огорчать вас. Нет, нет, вы благородный человек, барон, и я отдаю вам полную, совершенную справедливость.
Когда, произнося эти слова, принцесса, увлеченная великодушием, которое вырывало их у нее из груди, невольно показалась из тени занавесок, когда можно было видеть ее белый лоб, белокурые волосы, ее ярко-пунцовые губы, ее влажные, очаровательные глаза, – Каноль вздрогнул. Как будто сладкое видение пронеслось перед его глазами. Ему показалось, что он дышит тем же благоуханием, воспоминание о котором приводило его в упоение. Ему показалось, что перед ним отворяется одна из тех золотых дверей, в которые вылетают мечты, и что навстречу к нему несется рой веселых мыслей и радостей любви. Барон пристально посмотрел на принцессу и тотчас же узнал в ней прежнего знакомца, виконта де Канба.
Но принцесса тотчас отбросилась назад и старалась не без волнения, но без беспокойства, продолжать прерванный разговор.
– Так вы говорили мне... – начала она.
Но Каноль был изумлен, очарован, видения проходили и сменялись перед его глазами, мысли вились беспорядочно, он терял память, чувства, казалось, он скоро забудется и начнет расспрашивать. Один инстинкт, данный природою влюбленным, который женщины называют робостью и который есть не иное что, как скупость, посоветовал Канолю притворяться еще несколько времени, не терять сладкого сновидения и не отгонять от себя счастия всей жизни «одним неосторожным словом.
Поэтому Каноль не двинулся с места и замолчал. Что будет с ним, если принцесса узнает его! Если она так же возненавидит его в Шантильи, как ненавидела в гостинице почтенного Бискарро! Если она повторит прежнее обвинение и вообразит, что он, пользуясь официальным титулом, королевским поручением, хочет продолжать преследование, извинительное в отношении к виконтессе де Канб, но непростительное в отношении к супруге принца Конде?
«Но, – подумал он, – не может быть, чтобы принцесса путешествовала одна, с одним лакеем».
И как всегда бывает в такие минуты, когда смущенный и беспокойный ум ищет опоры, Каноль осмотрелся, и глаза его остановились на портрете женщины с ребенком.
Он тотчас догадался, в чем дело, и невольно подошел к картине.
Подложная принцесса не могла не вскрикнуть, и, когда Каноль обернулся, он увидел, что лицо ее совершенно закрыто.
«Ого! Это что такое? – думал Каноль. – Или я встретил принцессу в Бордо, или меня здесь обманывают и не принцесса покоится на этой постели. Во всяком случае, я узнаю...»
– Ваше высочество, – сказал он вдруг, – я теперь понимаю ваше молчание и узнаю...
– Что вы узнали? – нетерпеливо спросила принцесса.
– Я узнал, что вы думаете обо мне то же самое, что думает вдовствующая принцесса.
– Ах! – невольно прошептала дама, заменявшая принцессу, и вздохнула свободнее.
Фразе Каноля недоставало смысла, но удар был нанесен верно. Каноль заметил, с каким трепетом перебили начало его фразы и с какою радостью встретили его слова.
– Однако же, – продолжал Каноль, – должен сказать, хотя это будет очень вам неприятно, что я обязан остаться в замке и сопровождать ваше высочество безотлучно.
– Так мне нельзя будет оставаться одной даже в моей комнате! – вскричала принцесса. – О, я уж не знаю, как это называется!
– Я сказал вашему высочеству, что такая инструкция дана мне, но вы можете успокоиться, – прибавил Каноль, пристально смотря на подложную принцессу и останавливаясь на каждом слове, – вы должны знать лучше, чем кто-нибудь, что я умею повиноваться просьбе женщины.
– Я должна знать... – возразила принцесса голосом, в котором выражалось более смущения, чем удивления. – Право, милостивый государь, я не понимаю вас, не понимаю, на что вы намекаете.
– Ваше высочество, – отвечал офицер, кланяясь, – мне показалось, что камердинер ваш сказал вам мое имя, когда я входил сюда. Я барон де Каноль.
– Так что же? – спросила принцесса довольно твердым голосом.
– Я думал... что, имея честь быть вам один раз полезным...
– Мне? Что такое, скажите, прошу вас! – спросила принцесса таким смущенным голосом, что он напомнил Канолю другой голос, очень раздраженный и очень боязливый, оставшийся в его памяти.
Каноль подумал, что зашел уже слишком далеко; впрочем, он понял все дело.
– Я был вам полезен тем, что исполнил данное мне поручение не в буквальном смысле, – отвечал он почтительно.
Принцесса успокоилась.
– Милостивый государь, – сказала она, – я не хочу вводить вас в преступление, исполняйте данную вам инструкцию, какова бы она ни была.
– Ваше высочество, – отвечал Каноль, – до сих пор, по счастию, я не знаю, каким образом терзают женщин, стало быть, не знаю, как оскорбляют принцесс. Поэтому имею честь повторить вашему высочеству то, что сказал вдовствующей принцессе: я ваш преданнейший слуга... Сделайте милость, удостойте меня честным словом, что вы не выйдете из замка без меня, и я избавлю вас от моего присутствия, которое, я понимаю, должно быть ненавистно вашему высочеству.
