считал бы стыдом, что потерять виконтессу де Канб было бы для него невыносимым бедствием.
Но любить ее, быть ею любимым, владеть ее сердцем, овладеть ею и сохранить свою независимость, потому что виконтесса не требовала, чтобы он жертвовал своими мнениями для партии принцессы Конде, и искала только его любви; быть самым счастливым, самым богатым офицером королевской армия (зачем забывать богатство? Оно никогда ничего не портит); остаться на службе королевы, если королева достойно наградит его за верность; расстаться с нею, если она окажется неблагодарною, – все это не было ли истинным, великим счастием, о котором Каноль прежде даже не смел и мечтать?
А Нанона?
О, Нанона была тайным угрызением совести, какое всегда гложет благородные души! Только в пошлых сердцах чужое горе не находит отголоска. Нанона, бедная Нанона! Что сделает она, что скажет, что будет с ней, когда она узнает страшную новость: друг ее женился на другой?.. Увы! Она не станет мстить, хотя у ней в руках все средства к мщению, и эта мысль более всего терзала Каноля. Если бы, по крайней мере, Нанона вздумала мстить, если бы даже отмстила как-нибудь, то Каноль видел бы в ней только врага и избавился бы от угрызений совести.
Нанона не отвечала ему на письмо, в котором он просил ее не писать к нему. Почему она так аккуратно исполняла его просьбу? Если бы она захотела, то, верно, нашла бы случай передать ему десять писем. Стало быть, Нанона не хотела переписываться с ним. О! Если бы она разлюбила его!
И Каноль опечалился при мысли, что Нанона может его разлюбить. Даже в самом благородном сердце всегда находишь эгоизм гордости.
По счастью, у Каноля было средство все забывать: ему стоило только прочитать письмо виконтессы. Он прочитал и перечитал письмо, и оно подействовало. Влюбленный таким образом заставил себя забыть все, что не касалось его счастья, и чтобы исполнить приказание виконтессы, которая просила его ехать к госпоже де Лалан, он принарядился, что было не трудно при его молодости, красоте и вкусе, и пошел к дому супруги президента, когда било два часа.
Каноль так погрузился в свое счастье, что, проходя по набережной, не заметил друга своего Равальи, который из лодки подавал ему какие-то знаки. Влюбленные в минуты счастья ходят так легко, что едва касаются земли. Каноль был уже далеко, когда Равальи пристал к берегу.
Равальи наскоро отдал какие-то приказания своим гребцам и побежал к дому принцессы Конде.
Принцесса сидела за обедом, когда услышала шум в передней. Она спросила о причине его, и ей доложили, что приехал барон Равальи, которого она посылала к маршалу де ла Мельере.
– Ваше высочество, – сказал Лене, – полагаю, что было бы не худо немедленно принять его. Какие бы он ни привез известия, они, наверное, очень важны.
Принцесса подала знак, и Равальи вошел. Он был так бледен и так расстроен, что принцесса, взглянув на него, тотчас поняла, что перед нею стоит вестник несчастья.
– Что такое? – спросила она. – Что случилось, капитан?
– Простите, ваше высочество, что я осмелился явиться к вам в такое время, но я думаю, что обязан немедленно доложить вам...
– Говорите! Видели вы маршала?
– Маршал не принял меня.
– Маршал не принял моего посланного! – вскричала принцесса.
– О, это еще не все.
– Что еще? Говорите! Говорите.
– Бедный Ришон...
– Он в плену. Я это знаю и потому-то посылала вас для переговоров о нем.
– Как я ни спешил, но все-таки опоздал.
– Опоздали! – вскричал Лене. – Неужели с ним случилось какое-нибудь несчастье?
– Он погиб!
– Погиб! – повторила принцесса.
– Его предали суду, как изменника, осудили и казнили.
– Осудили! Казнили! Слышите, ваше высочество? – сказал Лене в отчаянии. – Я говорил вам это!
– Кто осудил его? Кто осмелился?
– Военный совет под председательством герцога д’Эпернона или, лучше сказать, под председательством самой королевы. Зато они не довольствовались простою смертью, приговорили его к позорной...
– Как? Что?
– Ришона повесили, как подлеца, как вора, как убийцу. Я видел труп его на Либурнском рынке.
Принцесса вскочила с кресла. Лене горестно вскрикнул. Виконтесса де Канб встала, но тотчас же опустилась в кресло, положив руку на сердце, как будто ей нанесли тяжелую рану: она лежала без чувств.
– Вынесите виконтессу, – сказал Ларошфуко, – у нас теперь нет времени заниматься дамскими припадками.
Две женщины вынесли Клару.
– Вот жестокое объявление войны! – сказал герцог с обыкновенным своим бесстрастием.
– Какая подлость! – сказала принцесса.
– Какая жестокость! – сказал Лене.
– Какая дурная политика! – заметил герцог.
– О, я надеюсь, что мы отмстим! – вскричала принцесса. – И отмстим жестоко!
– У меня уже план готов, – сказала маркиза де Турвиль, молчавшая до сих пор. – Надобно мстить тем же, ваше высочество, тем же!
– Позвольте, маркиза, – начал Лене. – Как вы спешите! Дело важное, о нем стоит подумать.
– Нет, напротив, надобно решиться сию минуту, – возразила маркиза. – Чем скорее поразил король, тем скорее мы должны спешить с ответом и поражать в свою очередь.
Лене отвечал:
– Ах, маркиза, вы говорите о пролитии крови, точно как будто вы французская королева. Погодите, по крайней мере, подавать мнение, пока принцесса спросит вас.
– Маркиза права, – сказал капитан телохранителей. – Мщение – закон войны.
– Послушайте, – сказал герцог де Ларошфуко, по-прежнему спокойный и бесстрастный, – не будем терять времени в бесполезных спорах. Новость распространяется по городу, и через час мы можем быть не в силах справиться с обстоятельствами, со страстями и с людьми. Прежде всего вашему высочеству следует принять такое положение, чтобы все считали вас непоколебимою.
– Хорошо, – отвечала принцесса, – возлагаю это дело на вас, герцог, думая, что вы отмстите за мою честь и за любимого вами человека: Ришон служил вам до вступления в мою службу, вы передали мне его и рекомендовали более как друга, чем как слугу.
– Будьте спокойны, ваше высочество, – отвечал герцог, кланяясь, – я не забуду, чем я обязан вам, себе самому и несчастному погибшему.
Он подошел к капитану телохранителей и долго говорил ему на ухо, между тем принцесса ушла с маркизой и с Лене, который бил себя в грудь.
Виконтесса стояла у дверей. Придя в чувство, она тотчас хотела идти к принцессе и встретила ее на дороге, но с таким сердитым лицом, что не посмела расспрашивать.
– Боже мой! Боже мой! Что хотят делать? – робко спросила Клара, сложив руки.
– Хотят мстить! – отвечала маркиза величественно.
– Мстить? Каким образом? – спросила виконтесса.
Маркиза прошла далее, не удостоив ее ответом, она уже обдумывала обвинительную речь.
– Мстить! – повторила Клара. – Ах, Лене, что хотят они сказать этим словом?
– Виконтесса, – отвечал он, – если вы имеете какое-нибудь влияние на принцессу, так воспользуйтесь им, чтобы здесь не совершили какого-нибудь гнусного убийства под предлогом мщения.
И он ушел, оставив Клару в испуге.
По странному предчувствию воспоминание о Каноле мелькнуло в голове Клары. В сердце ее раздавался тайный голос и печально шептал ей об отсутствующем друге. С бешеным нетерпением бросилась она в свою комнату и начала приготовляться к свиданию, как вдруг вспомнила, что оно должно быть не прежде как
