— Во что вы оцениваете эти четыре арпана, сударыня?
— Шесть тысяч ливров за арпан. Это была великолепная земля.
— Я дам вам обязательство на двенадцать тысяч ливров, которые вместе с теми двенадцатью тысячами, что вы уже получили, составят в сумме ровно двадцать четыре тысячи.
— Вот чернильница, сударыня, — указав на нее пальцем, промолвила графиня.
— Я буду иметь честь прежде предоставить ее вам, — объявила г-жа Дюбарри.
— Мне?
— Да, вам.
— Зачем?
— Чтобы вы соблаговолили написать его величеству коротенькое письмо, которое я буду иметь честь вам продиктовать. Услуга за услугу.
— Резонно, — согласилась графиня Беарнская.
— Тогда извольте писать, сударыня.
Старая графиня придвинула к своему креслу стол, взяла лист бумаги, перо и приготовилась писать.
Г-жа Дюбарри продиктовала:
«Государь, счастье, которое я испытала, узнав, что ваше величество согласились на сделанное мною предложение быть крестной матерью моей дорогой приятельницы графини Дюбарри…»
Старуха вытянула губы и так нажала на перо, что оно брызнуло чернилами.
— У вас скверное перо, графиня, — заметила фаворитка, — смените его.
— Не стоит, сударыня, сейчас оно направится.
— Вы полагаете?
— Да.
Г-жа Дюбарри продолжала диктовать:
«…дает мне смелость просить, чтобы ваше величество благосклонно отнеслись ко мне, когда завтра я предстану в Версале, как благоволили соизволить ваше величество. Смею надеяться, государь, что ваше величество удостоит меня милостивого приема, ибо каждый глава рода, с которым я связана брачными узами, проливал кровь на службе у монархов вашей августейшей династии».
— А теперь, пожалуйста, поставьте подпись.
И графиня подписалась:
«Анастази Эфеми Родольфа, графиня Беарнская».
Рука графини и при письме была тверда; буквы чуть ли не в полдюйма высотой ложились на бумагу так, словно намеревались своей аристократической величественностью перекрыть орфографические ошибки.
Подписавшись и держа в одной руке только что написанное письмо, старуха другой рукой пододвинула г-же Дюбарри чернильницу, бумагу и перо, и та мелким неразборчивым почерком написала долговую расписку на двадцать одну тысячу ливров — двенадцать тысяч в возмещение за утраченный виноградник и девять тысяч в уплату гонорара мэтру Флажо.
Затем она написала коротенькое письмо королевским ювелирам Бемеру и Босанжу с просьбой вручить подательнице сего убор из алмазов и изумрудов, именуемый «Луиза», так как он ранее принадлежал принцессе, тетке дофина, которая продала эти драгоценности, чтобы иметь деньги для раздачи милостыни.
Как только с этим было покончено, крестная и крестница обменялись бумагами.
— А теперь, дорогая графиня, я прошу вас дать доказательство своей дружбы ко мне, — попросила г-жа Дюбарри.
— С удовольствием, сударыня.
— Я убеждена, что, если вы согласитесь жить у меня, Троншен меньше чем в три дня вылечит вас. Заодно вы сможете испробовать мое масло, а оно превосходно.
— Садитесь спокойно в карету, сударыня, — ответила ей благоразумная графиня, — мне нужно, прежде чем я присоединюсь к вам, завершить тут некоторые дела.
— Вы отказываете мне?
— Напротив, сударыня, объявляю, что согласна, но не в данную минуту. Вот уже в аббатстве прозвонили час дня. Дайте мне время до трех, и ровно в пять я буду у вас в Люсьенне.
— Вы не против, если в три за вами приедет в карете мой брат?
— Ничуть.
— А пока берегите себя.
— Не беспокойтесь ни о чем. Я дворянка, я дала вам слово, и завтра, даже окажись я при смерти, я буду иметь честь представить вас в Версале.
— До свидания, дорогая крестная!
— До свидания, очаровательная крестница!
На этом дамы расстались. Старуха графиня осталась лежать, прижав бумаги рукой к столу и вытянув ногу на подушках.
Г-жа Дюбарри сбежала по лестнице еще проворней, чем поднялась, однако на сердце у нее оставался неприятный осадок, оттого что она — она, которая просто ради удовольствия поколачивала короля Франции, — вынуждена была уступить старой сутяжнице.
Проходя мимо большой залы, она заметила Жана, который, очевидно чтобы не возбуждать подозрений тем, что так долго тут засиделся, приканчивал уже вторую бутылку.
Увидев невестку, он вскочил со стула и ринулся к ней.
— Ну что?
— Как сказал маршал принц Саксонский, демонстрируя его величеству поле битвы при Фонтенуа: «Узнайте, государь, глядя на это зрелище, сколь дорога и плачевна победа».
— Значит, мы победили?
— Как сказать. Перефразируя одного античного героя, еще одна такая победа, и мы разорены[110].
— Но крестную мы заполучили?
— Да, только обошлось нам это почти в миллион.
— Ого! — протянул виконт Дюбарри, скорчив ужасающую гримасу.
— Что поделаешь, выбора не было.
— Но это же черт знает что!
— Вот именно. Только будьте осторожны и не вздумайте гладить ее против шерсти, не то может оказаться, что все лопнет и нам придется заплатить вдвое против этого.
— Черт возьми, какая женщина!
— Римлянка!
— Эллинка!
— Кто бы она ни была, римлянка или эллинка, будьте готовы в три часа встретить ее и доставить ко мне в Люсьенну. Я не успокоюсь, пока она не будет сидеть у меня взаперти.
— Я не тронусь отсюда, — заверил г-жу Дюбарри Жан.
— А я лечу все приготовить, — сказала она и, усевшись в карету, крикнула кучеру: — в Люсьенну! А завтра я прикажу: в Марли.
— Однако, — промолвил Жан, провожая взглядом карету, — мы чертовски дорого обходимся Франции… Впрочем, это лестно для семейства Дюбарри.
