Старуха графиня запротестовала:
— Нет, нет, сударыня, это неприятное зрелище, и я не хочу, чтобы вы его видели.
«Отлично, тут-то ты и попалась», — подумала г-жа Дюбарри, а графине сказала:
— О, не бойтесь, сударыня, я привычна к виду ран.
— Я достаточно хорошо знаю правила приличия, сударыня…
— Когда дело идет о помощи ближнему, сударыня, о приличиях позволительно забыть.
И вдруг г-жа Дюбарри резко протянула руку к лежащей на кресле ноге графини Беарнской.
Старуха в страхе испустила душераздирающий крик, хотя г-жа Дюбарри еще даже не успела дотронуться до ноги.
«Отлично сыграно», — подумала г-жа Дюбарри, следившая за всеми изменениями исказившегося лица графини Беарнской.
— Ох, умираю, — простонала старуха. — Как вы меня напугали, сударыня.
Бледная, с затуманенным взором, графиня откинулась на подушки, словно вот-вот собиралась лишиться чувств.
— Вы позволите, сударыня? — не отступала королевская фаворитка.
— Делайте, что вам угодно, сударыня, — угасающим голосом ответила графиня.
Г-жа Дюбарри не теряла времени: первым делом она вытащила булавку, скалывающую холстину, которой была обернута нога, и стала быстро сматывать повязку.
К ее безмерному удивлению старуха не протестовала.
«Она ждет, когда я дойду до компресса, и начнет вопить, но чтобы взять над ней верх, я должна увидеть ее ногу», — думала фаворитка.
Графиня Беарнская стенала, однако мешать не пыталась.
Наконец был снят компресс, и взору г-жи Дюбарри предстал самый неподдельный ожог. То было не притворство, и тут кончалась дипломатия графини Беарнской. Сине-кровавый ожог говорил сам за себя. Да, графиня Беарнская могла увидеть и узнать Шон, но в таком случае она поднималась до высот Порции и Муция Сцеволы[109].
Г-жа Дюбарри восхищенно замолчала.
Старая графиня, придя в себя, в полной мере наслаждалась своей победой и не сводила бурых глаз с г-жи Дюбарри, стоявшей на коленях у нее в ногах.
А та положила на место компресс с той нежной заботливостью, которая свойственна женщинам, чьи руки не причиняют боли раненым, поправила подушку под ногою больной и уселась рядом с ней.
— Что ж, сударыня, — сказала она графине, — вы куда сильней, чем я думала, и я прошу прощения, что сразу не приступила к делу, как надлежало бы, разговаривая с такой женщиной, как вы. Излагайте ваши условия.
Глаза старухи вспыхнули, но в тот же миг блеск их погас.
— Скажите определенно, сударыня, чего вы от меня хотите, — предложила она, — и тогда я посмотрю, чем могу быть вам полезной.
— Я хочу, — заявила г-жа Дюбарри, — чтобы вы, сударыня, представили меня в Версале, и не останусь перед вами в долгу за час ужасных страданий, подобных тем, что вы перенесли сегодня утром.
Графиня Беарнская выслушала это не моргнув глазом.
— А что еще? — поинтересовалась она.
— Это все, сударыня. Теперь ваш черед.
— Я хотела бы, — начала графиня Беарнская с твердостью, которая свидетельствовала, что г-жа Дюбарри имеет дело с равноправным партнером, — получить двести тысяч ливров в качестве гарантии моего процесса.
— Но если вы выиграете процесс, то это уже будет, как мне представляется, четыреста тысяч.
— Нет, поскольку те двести тысяч ливров, из-за которых у меня тяжба с Салюсами, я считаю принадлежащими мне. А эти двести тысяч станут приятным добавлением к выпавшей мне чести познакомиться с вами.
— Хорошо, вы получите эти двести тысяч, сударыня. Что еще?
— У меня есть сын, которого я нежно люблю. В нашем роду все были военными, но рожденному командовать, как вы сами должны понять, сударыня, приходится служить простым солдатом. Мне нужна для моего сына рота немедленно и патент на чин полковника в будущем году.
— Кто заплатит за полк, сударыня?
— Король. Вы же понимаете, что если я истрачу на полк полученные двести тысяч ливров, то завтра окажусь так же бедна, как сейчас.
— В сумме это составит шестьсот тысяч ливров.
— Нет, четыреста, если предположить, что полк обойдется в двести тысяч, хотя я думаю, что это чересчур.
— Ладно, сударыня, это ваше желание тоже будет удовлетворено.
— И еще я хочу попросить у короля возмещения за мой туренский виноградник. Это четыре арпана великолепной земли, которую королевские инженеры одиннадцать лет назад отмежевали под канал.
— Но вам же за нее уплатили.
— Да, но по оценке экспертов. Я же оцениваю эту землю в два раза выше, чем было мне уплачено.
— Хорошо, вам заплатят вторично. Это все?
— Прошу прощения. Я, как вы можете догадаться, не при деньгах. А у меня должок мэтру Флажо — девять тысяч ливров.
— Девять тысяч?
— Что поделаешь. Мэтр Флажо — превосходный советчик.
— Верю, — ответила г-жа Дюбарри. — Эти девять тысяч ливров я заплачу из своих денег. Надеюсь, вы оцените мою покладистость?
— О сударыня, вы несравненны! Но думаю, я со своей стороны вполне доказала вам свою добрую волю.
— Ах, если б вы знали, как я сожалею, что вы ошпарились, — промолвила с улыбкой г-жа Дюбарри.
— А я, сударыня, нисколько, — отвечала сутяжница, — потому что, невзирая на это происшествие, моя преданность вам, надеюсь, даст мне силы быть вам полезной, как если бы ничего не случилось.
— Итак, подведем итог, — сказала г-жа Дюбарри.
— Погодите.
— Вы что-нибудь забыли?
— Да, один пустяк.
— Говорите.
— Я не могла даже ожидать, что предстану перед нашим великим королем. Увы, Версаль и его великолепие давно уже чужды мне, и поэтому у меня нет платья.
— Я это предусмотрела, сударыня. Вчера сразу после вашего отъезда вам начали шить парадное платье, причем я озаботилась заказать его другой, не своей портнихе, чтобы не перегружать ее. Завтра в полдень оно будет готово.
— У меня нет бриллиантов.
— Завтра господа Бемер и Босанж дадут вам по моему письму убор стоимостью в двести тысяч ливров, а послезавтра примут его у вас и взамен вручат двести тысяч. Таким образом вам будет выплачено возмещение.
— Прекрасно, сударыня, мне больше нечего желать.
— Вы меня радуете.
— Да, а патент моему сыну?
— Его величество самолично вручит вам его.
— А как насчет обещания взять на себя расходы по набору полка?
— Это будет оговорено в патенте.
— Прекрасно. Остаются только виноградники.
