Г-жа Дюбарри стиснула руки герцога: теперь она начинала понимать, что за чародей вызволил ее из беды.
— Знаете, в какой карете я приехала, герцог? — спросила она.
— Не знаю, но надо думать, в своей собственной.
— Герцог, карету у меня похитили так же, как парикмахера и платье.
— Да вас ограбили до нитки! В какой же карете вы прибыли?
— Скажите мне сперва, какая карета у госпожи д'Эгмонт?
— По-моему, для нынешнего вечера она нарочно заказала себе новую карету, обитую белым атласом. Но на дверцах еще не успели нарисовать ее герб.
— Да, не правда ли, розу нарисовать можно куда быстрее, чем геральдические знаки? У Ришелье и Эгмонтов очень сложные гербы. Ах, герцог, вы просто прелесть!
И она протянула ему обе руки, благоухание и тепло которых старый царедворец ощутил, запечатлевая на них поцелуи.
Внезапно он почувствовал, что пальцы г-жи Дюбарри вздрогнули.
— Что с вами? — спросил он, озираясь.
— Герцог… — растерянно пролепетала графиня.
— Ну же, в чем дело?
— Кто этот человек, там, возле господина де Гемене?
— Этот, в мундире прусского офицера?
— Да.
— Смуглый, черноглазый, с выразительным лицом?
— Да, да.
— Графиня, это какой-то офицер в высоком чине, присланный, вне всяких сомнений, его величеством королем прусским, дабы почтить церемонию вашего представления ко двору.
— Не смейтесь, герцог, этот человек приехал во Францию уже три или четыре года назад. Я искала его повсюду и не могла найти, я его знаю.
— Вы ошибаетесь, графиня, это граф Феникс, иностранец, он приехал то ли вчера, то ли позавчера.
— Вы только взгляните, герцог, как он на меня смотрит!
— На вас все смотрят, сударыня: вы так прекрасны!
— Видите, он мне кланяется!
— Вам будут кланяться все, кроме тех, кто уже отдал поклон, сударыня.
Но графиня, охваченная необычным волнением, пропускала мимо ушей любезности герцога; устремив глаза на человека, приковавшего ее внимание, она, словно против воли, оставила собеседника и сделала несколько шагов навстречу незнакомцу.
Король, не терявший ее из виду, подметил это движение и, решив, что она нуждается в его обществе, благо в угоду приличиям он уже достаточно долго пробыл вдали от нее, подошел к ней с поздравлениями.
Но графиню слишком занимал незнакомец, и она была не в состоянии думать ни о ком, кроме него.
— Государь, — осведомилась она, — кто этот прусский офицер, который сейчас повернулся спиной к господину де Гемене?
— И смотрит на нас? — спросил Людовик XV.
— Да, — ответила графиня.
— Энергичное лицо, квадратная голова, стоячий воротник, шитый золотом?
— Да, да, именно он.
— Это посланец моего кузена короля Пруссии… какой-нибудь философ вроде своего монарха. Я попросил прислать его ради сегодняшнего вечера. Мне хотелось, чтобы посланник прусского философа почтил триумф Юбки Третьей[119].
— Но как его зовут, государь?
— Погодите, — король порылся в памяти. — А, вспомнил, граф Феникс.
— Это он, — прошептала г-жа Дюбарри, — это он, я уверена!
Король помедлил еще несколько мгновений, давая г-же Дюбарри время для новых вопросов, но, поскольку та хранила молчание, он, возвысив голос, обратился к присутствующим дамам:
— Сударыни! Завтра в Компьень прибывает дофина. Ровно в полдень мы будем встречать ее королевское высочество, и все дамы, представленные ко двору, приглашаются, кроме тех, разумеется, кто болен: поездка будет утомительная, и ее высочество дофина не захочет усугублять недомогание страждущих.
Король объявил это, сурово глядя на г-на де Шуазеля, г-на де Гемене и г-на де Ришелье.
Вокруг короля воцарилось испуганное молчание. Все прекрасно поняли смысл его слов: они означали немилость.
— Государь, — сказала г-жа Дюбарри, стоявшая по-прежнему рядом с королем, — прошу вас о снисхождении к графине д'Эгмонт.
— Не угодно ли вам объяснить почему?
— Потому что она дочь герцога де Ришелье, а господин де Ришелье — мой самый преданный друг.
— Ришелье?
— Я убедилась в этом, государь.
— Графиня, я сделаю все, о чем бы вы ни попросили, — ответил король.
И, приблизившись к маршалу, не сводившему взгляда с губ графини и если не слышавшему, то угадавшему, что она сказала, король обратился к нему:
— Надеюсь, дорогой герцог, госпожа д'Эгмонт к завтрашнему дню поправится.
— Несомненно, государь. Она поднимется на ноги и нынче вечером, если этого пожелает ваше величество.
И Ришелье склонился перед королем в поклоне, выражающем одновременно и почтение, и признательность.
Король нагнулся к уху графини и что-то ей шепнул.
— Государь, — отвечала она, приседая в реверансе, сопровождавшемся очаровательной улыбкой, — я ваша всепокорная подданная.
Жестом руки король попрощался с обществом и удалился в свои покои.
Едва он переступил порог салона, графиня устремила еще более испуганный, чем раньше, взгляд на странного незнакомца, столь сильно ее заинтересовавшего.
Этот незнакомец, как все, склонился в поклоне, пока король шествовал через салон; но с лица у него при этом не сходило поразительно надменное и даже угрожающее выражение. Затем, едва Людовик XV скрылся, он, проложил себе путь среди толпившихся в зале придворных и остановился в двух шагах от г-жи Дюбарри.
Графиня, влекомая непреодолимым любопытством, также сделала шаг ему навстречу. Незнакомец поклонился ей и сказал так тихо, что никто из окружающих не мог услышать:
— Вы узнаете меня, сударыня?
— Да, сударь, вы — прорицатель, предсказавший мне на площади Людовика Пятнадцатого мое будущее.
Иностранец поднял на нее ясный и спокойный взгляд.
— Итак, сударыня, я не солгал вам, когда предрек, что вы станете королевой Франции?
— Нет, сударь, ваше предсказание исполнилось или, во всяком случае, почти исполнилось. Теперь я со своей стороны готова сдержать данное вам слово. Говорите, сударь, чего вы желаете?
— Здесь не место, сударыня, да и время для моей просьбы еще не пришло.
— Когда бы вы ни высказали свою просьбу, я буду готова ее исполнить.
— Можно ли мне будет, сударыня, проходить к вам в любое время, в любом месте, в любой час?
— Заверяю вас в этом.
