— Почему вы не видите его лица?
— Он закрыл его руками.
— Смотрите сквозь руки.
Андреа, казалось, сделала усилие и воскликнула:
— Жильбер! Я же говорила, что это невозможно!
— Отчего же невозможно?
— Оттого, что он не смеет меня любить, — с высокомерным презрением ответила девушка.
Бальзамо улыбнулся с видом человека, который знает, что такое мужчина, и понимает, что непреодолимых преград для сердца нет, пусть даже преграда эта — целая пропасть.
— А что он делает у лестницы?
— Погодите… Вот он отнимает руки от лица, хватается за перила, встает, начинает подниматься.
— Куда он направляется?
— Сюда. Но это бесполезно, войти он не посмеет.
— Почему не посмеет?
— Потому что побоится, — с презрительной улыбкой ответила Андреа.
— Но он будет подслушивать!
— Конечно. Он приложил ухо к двери, слушает.
— Стало быть, он вас смущает?
— Да, ведь он может услышать мои слова.
— И способен использовать их даже против вас, женщины, которую любит?
— В минуту гнева или ревности — да. Еще бы, в такие мгновения он способен на все.
— Тогда нужно его спугнуть, — проговорил Бальзамо и, нарочито громко ступая, направился к двери.
Для Жильбера время его доблести еще явно не настало: услышав шаги Бальзамо и боясь быть застигнутым врасплох, он вскочил верхом на перила и съехал до самого низа. Андреа испуганно вскрикнула.
— В его сторону можете больше не смотреть, — вернувшись к ней, сказал Бальзамо. — Эти влюбленные из простонародья мало интересны. Не хотите ли вы лучше сказать мне что-нибудь о бароне де Таверне?
— То, чего хотите вы, хочу и я, — со вздохом ответила Андреа.
— Так, значит, барон беден?
— Очень беден.
— Настолько беден, что не может предоставить вам никаких развлечений?
— Никаких.
— Стало быть, вы скучаете в этом замке?
— Смертельно.
— Быть может, вы честолюбивы?
— Нет.
— Вы любите отца?
— Да, — после некоторого колебания ответила девушка.
— Однако вечером мне показалось, что эта дочерняя любовь чем-то омрачена? — улыбнувшись, осведомился Бальзамо.
— Я зла на него за то, что он так бессмысленно промотал состояние моей матери и теперь бедняжка Мезон-Руж прозябает у себя в гарнизоне и не имеет возможности достойно носить имя нашей семьи.
— Кто это — Мезон-Руж?
— Мой брат Филипп.
— Почему вы называете его Мезон-Руж?
— Потому что так называется или, точнее, назывался наш фамильный замок и все старшие сыновья до смерти отца носят это имя, а после его смерти берут имя Таверне.
— А вы любите брата?
— Да, очень! Очень!
— Больше всех на свете?
— Больше всех.
— Почему же вы любите его так страстно, в то время как к отцу относитесь довольно сдержанно?
— Потому что он благороден, он отдаст за меня жизнь.
— Тогда как ваш отец?..
Андреа промолчала.
— Вы мне не ответили.
— Не хочу.
Бальзамо счел, что настаивать, пожалуй, не следует. К тому же он, по всей вероятности, узнал о старом бароне все, что хотел.
— А где сейчас шевалье Мезон-Руж?
— Вы спрашиваете, где Филипп?
— Вот именно.
— В Страсбургском гарнизоне.
— Вы его сейчас видите?
— Где вижу?
— Ну, в Страсбурге.
— Нет, не вижу.
— Вы знаете этот город?
— Нет.
— А я знаю. Давайте поищем его вместе, хотите?
— Даже очень.
— Сидит ли ваш брат на спектакле?
— Нет.
— Нет ли его в кофейной на площади вместе с другими офицерами?
— Нет.
— Может быть, он вернулся к себе в комнату? Я хочу, чтобы вы заглянули в комнату вашего брата.
— Я ничего не вижу. Думаю, его уже нет в Страсбурге.
— Знаете ли вы дорогу туда?
— Нет.
— Это неважно, я знаю. Давайте-ка двинемся по ней. Он в Саверне?
— Нет.
— В Саарбрюкене?
— Нет.
— В Нанси?
— Погодите-ка, погодите!
Девушка напряглась; сердце ее стучало так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.
— Вижу! Вижу! — обрадованно воскликнула она — О, милый Филипп, какое счастье!
— Что вы видите?
— Милый Филипп! — с сияющими глазами снова воскликнула Андреа.
— Где он?
— Он едет верхом по городу, который я прекрасно знаю.
— Что это за город?
— Нанси — я там была в монастыре!
— Вы уверены, что это он?
— О да, факелы вокруг освещают его лицо.
— Факелы? — удивленно переспросил Бальзамо. — Откуда факелы?
