— Я был в опере.
— Любовались малюткой Гимар? Бедный Субиз!
— Да нет же, я проследил за арестом знаменитого вора, срезавшего кошельки: я не трогал его, покуда он беспокоил только генеральных откупщиков, но он имел дерзость докучать двум или трем крупным вельможам.
— По-моему, вам следовало сказать — он имел неосторожность, господин лейтенант. А после оперы?
— После оперы?
— Да. Я выспрашиваю вас весьма нескромно, не правда ли?
— Нет, ничего. После оперы… Погодите, сейчас вспомню.
— А! Тут ваша память, похоже, вас подводит!
— Ничуть не бывало. После оперы… А, вспомнил!
— Ну.
— Я заехал к одной даме, содержательнице игорного дома, и самолично препроводил ее в Фор- Левек.
— В ее карете?
— Нет, в фиакре.
— А потом?
— Что может быть потом? Это все.
— Нет, это не все.
— Я снова сел в фиакр.
— А кого вы обнаружили в фиакре?
Господин де Сартин покраснел.
— А! — вскричала графиня и захлопала пухлыми ручками, — итак, мне выпала честь вогнать в краску главу полиции!
— Сударыня… — пролепетал г-н де Сартин.
— Ну что ж, я сама вам скажу, кто был в фиакре, — продолжала фаворитка, — там была герцогиня де Граммон.
— Герцогиня де Граммон! — возопил лейтенант полиции.
— Да, герцогиня де Граммон, которая явилась умолять вас о том, чтобы вы помогли ей проникнуть в покои короля.
— Ей-богу, сударыня, — воскликнул г-н де Сартин, ерзая в кресле, — я уступаю вам свой портфель. Ясно, что полицией руководите вы, а не я.
— В самом деле, господин де Сартин, у меня тоже есть своя полиция, как видите, а посему берегитесь! Да, да! Герцогиня де Граммон, в полночь, в одном фиакре с господином начальником полиции, и лошади ехали шагом! Знаете, что я немедленно предприняла?
— Не знаю, но испытываю чудовищный страх. К счастью, время было уже слишком позднее.
— Ну, это не беда: ночь — самое время для мщения.
— И что же вы предприняли?
— Кроме собственной тайной полиции, я держу своих штатных литераторов, чудовищных писак, грязных, как нищие, и голодных, как волки.
— Вы что же, плохо их кормите?
— Я их вообще не кормлю. Разжирев, они станут такими же глупыми, как господин Субиз: жир поглощает желчь, это всем известно.
— Продолжайте, я трепещу.
— Итак, я вспомнила обо всех злобных выходках, которые при вашем попустительстве предпринимал против меня Шуазель. Это меня уязвило, и я предложила моим аполлонам следующие сюжеты. Во-первых, господин де Сартин переодевается прокурором и навещает квартирку на пятом этаже на улице Сухого Древа, где живет невинная юная девушка, которой он без стыда отсчитывает тридцатого числа каждого месяца жалкую сумму в триста ливров.
— Сударыня, вы бросите тень на доброе дело.
— Только на такие дела и ложится тень. Во-вторых, господин де Сартин, переряженный достопочтенным отцом-миссионером, проникает в обитель кармелиток, что на улице Сент-Антуан.
— Сударыня, я приношу святым сестрам восточные диковинки.
— Очень блестящие или не очень? В-третьих, господин де Сартин, наряженный главой полиции, разъезжает в полночь по улицам в фиакре вдвоем с герцогиней де Граммон.
— Ах, сударыня, — в страхе вымолвил г-н де Сартин, — неужели вы желаете вовсе подорвать уважение к моей власти?
— Вы же не позволяете подрывать уважение к моей! — смеясь, возразила графиня. — Но слушайте дальше.
— Я слушаю.
— Мои шуты взялись за дело, засучив рукава, и изготовили мне сочинение наподобие тех, что задают в коллежах: повествование, изложение и разработка темы; нынче утром я получила эпиграмму, песенку и водевиль.
— О Господи!
— Все три чудовищны. Сегодня же утром угощу ими короля, а заодно ознакомлю его и с новым вариантом «Отче наш», направленным против него и распространенным с вашего соизволения, знаете?
«Отче наш, Сущий в Версале, да святится имя твое, как оно того заслуживает, да поколеблется царствие твое, да не исполнится воля твоя ни на земле, ни на небе, хлеб наш насущный верни нам, что отняли твои фаворитки, и прости своим парламентам, блюдущим твои интересы, как мы прощаем министрам, которые их предали. И не введи себя в искушение от твоей Дюбарри, но избавь нас от твоего лукавого канцлера. Аминь».
— Где вы это раскопали? — спросил г-н де Сартин, со вздохом скрестив руки.
— Ах, Боже мой, мне и не пришлось трудиться: доброжелатели ежедневно присылают мне все лучшие образцы в этом роде. Я даже думала, не вам ли я обязана этой любезностью.
— Сударыня!
— Таким образом, в виде ответного дара завтра вы получите эпиграмму, песенку и водевиль, о которых шла речь.
— Почему не теперь?
— Потому что мне нужно время на то, чтобы их распространить. Впрочем, полиции ведь полагается обо всем узнавать в последнюю очередь. Ох, и позабавит же вас эта писанина! Я сама нынче просмеялась над ней три четверти часа. А король — тот смеялся просто до колик, поэтому он запаздывает!
— Я погиб! — возопил г-н де Сартин, молотя обеими руками по своему парику.
— Нет, вы не погибли, вы угодили в куплеты, вот и все. Разве я погибла из-за того, что меня прозвали прекрасной Бурбоннезкой[64]? Ничуть. Я в ярости, вот и все; а потому я теперь хочу, чтобы и другие пришли в ярость. Да, прелестные стихи! Я была ими так довольна, что велела угостить белым вином своих литературных скорпионов, и теперь они, наверно, мертвецки пьяны.
— Ах, графиня, графиня!
— Сперва прочту вам эпиграмму.
— Пощадите!
— Ах, нет, я ошиблась! Это эпиграмма, которую распустили вы сами: она направлена против меня.
