— Мне просто показалось, что разговор с доктором Луи вас напугал.
— Нет, нет, сестра, — ответил Филипп, — доктор спокоен за вас, вы сказали мне правду. Мне стоило больших трудов уговорить его еще раз зайти к вам.
— Зайти ко мне?
— Да. Это не стеснит вас, Андреа?
При этом Филипп пристально смотрел в глаза девушке.
— Нет, — безмятежно ответила та, — если только этот визит хоть немного вас успокоит. Но скажите, почему вы так страшно побледнели?
— Вас это беспокоит, Андреа?
— И вы еще спрашиваете!
— Значит, вы меня сильно любите, Андреа?
— Простите? — переспросила девушка.
— Я спрашиваю, Андреа: вы меня любите все так же, как в дни нашей юности?
— О, Филипп! Филипп!
— Значит, для вас я — один из самых близких людей на свете?
— Самый близкий! Единственный! — вскричала Андреа, после чего, смутившись и покраснев, добавила: — Извините меня, Филипп, я забыла…
— Нашего отца, да?
— Да.
Филипп взял руку сестры и, с нежностью взглянув на девушку, проговорил:
— Андреа, ради Бога, только не подумайте, что я стал бы вас порицать, если бы в вашем сердце нашлось место и для иного чувства, кроме любви к отцу, ко мне. — Затем, присев рядом с сестрой, он продолжал: — Вы сейчас в том возрасте, Андреа, когда сердце молодой девушки отзывчивее, чем ей самой этого хотелось бы, а Божья заповедь велит женщине оставить родителей и семью и следовать за супругом.
Некоторое время Андреа смотрела на брата с таким видом, словно он говорил на неведомом ей иностранном языке, после чего с непередаваемым простодушием расхохоталась:
— Супругом? Вы, кажется, сказали что-то насчет моего супруга? Господи, Филипп, да он еще не родился! Во всяком случае, я такового не знаю.
Тронутый столь искренним ответом, Филипп пододвинулся поближе, взял руку сестры в свои и сказал:
— Прежде чем иметь супруга, милая Андреа, нужно найти жениха, возлюбленного.
Андреа с изумлением смотрела на Филиппа, чувствуя, как пытливо брат всматривается в ее ясные, невинные глаза, в которых отражалась вся душа.
— Сестра, — продолжал Филипп, — с самого вашего рождения вы считали меня своим лучшим другом, а для меня были единственной подругой. Сами знаете, я никогда не оставлял вас ради того, чтобы поиграть с приятелями. Мы с вами вместе росли, и ничто никогда не омрачало нашего безграничного доверия друг к другу. Отчего же с некоторых пор вы безо всякого к тому повода так изменились ко мне?
— Я изменилась к вам, Филипп? Изменилась? Объяснитесь же. После вашего разговора с врачом я решительно не понимаю ни единого вашего слова.
— Да, Андреа, — вздохнул Филипп, прижимая девушку к груди, — да, моя милая сестрица, страсти молодости пересилили детскую привязанность, и теперь я для вас недостаточно хорош или надежен, чтобы вы открыли мне свое преисполненное любви сердце.
— Брат мой, друг мой, — удивляясь все сильнее, возразила Андреа, — о чем вы говорите? Почему вы все твердите мне о любви?
— Андреа, сейчас я наберусь смелости и задам один вопрос, для вас опасный, для меня болезненный. Я понимаю, что просить или, вернее, требовать, чтобы вы доверились мне в такую минуту, — значит, уронить себя в ваших глазах. Однако, как это ни больно мне говорить, пусть лучше я почувствую, что вы не так меня любите, чем покину вас в бездне грозящих вам несчастий — ужасных несчастий, если вы, Андреа, и далее станете хранить молчание, о котором я скорблю и на которое не считал вас способной, когда речь идет обо мне, вашем брате и друге.
— Брат мой, друг мой, — откликнулась Андреа, — клянусь, я не понимаю ваших упреков.
— Андреа, вы в самом деле хотите, чтобы я объяснился?
— Разумеется, хочу.
— Но тогда пеняйте на себя, если, воспользовавшись вашим разрешением, я стану называть вещи своими именами, если я заставлю вас покраснеть, а ваше сердце — замереть от стыда; своим несправедливым недоверием вы сами заставили меня проникнуть в сокровенные глубины вашей души и вырвать оттуда тайну.
— Я согласна, Филипп, и обещаю, что не буду сердиться за то, что вы собираетесь сделать.
Объятый волнением, Филипп встал, взглянул на сестру и принялся расхаживать по комнате. Обвинение, которое складывалось у него в голове, и спокойствие девушки до странности противоречили одно другому, и молодой человек просто не знал, что подумать.
Андреа же в изумлении смотрела на брата и мало-помалу цепенела, видя, как он серьезен, как мало похож на того ласкового старшего брата, к которому она привыкла.
Прежде чем Филипп заговорил, Андреа встала и взяла его под руку.
Глядя на него с неизъяснимой нежностью, она попросила:
— Послушай-ка, Филипп, посмотри мне в глаза.
— О, и я сам не желаю ничего иного, — устремляя на нее пылающий взгляд, ответил Филипп. — Что ты хочешь мне сказать?
— Я хочу сказать, Филипп, что ты всегда дорожил моей дружбой — это вполне естественно, потому что и я дорожила твоей заботой и привязанностью. Так вот, посмотри хорошенько мне в глаза.
Девушка улыбнулась.
— Ну что, видишь ли ты в них какую-нибудь тайну? — продолжала она.
— О да, вижу, — отозвался Филипп. — Андреа, ты в кого-то влюблена.
— Я? — воскликнула девушка. Даже самая гениальная актриса не смогла бы произнести это одно- единственное слово с таким неподдельным изумлением.
И Андреа расхохоталась.
— Я? Я влюблена?
— Или в тебя кто-то влюблен.
— Тем хуже для него. Раз этот кто-то мне не представился, а следовательно, и не объяснился, значит, любовь его пропадает понапрасну.
Видя, насколько чистосердечно сестра смеется и шутит над заданным ей вопросом, как чиста лазурь ее глаз, до чего целомудренно и простодушно она себя ведет, Филипп, чье сердце билось в такт с сердцем Андреа, решил, что за его месячное отсутствие характер столь безупречной девушки не мог так уж сильно измениться и что бедняжка пала жертвой постыдных подозрений, а наука солгала; при этом, правда, он признал, что доктора Луи можно извинить: не зная, сколь чиста Андреа, сколь безукоризненны ее побуждения, он мог подумать, что она похожа на тех дворянских девиц, которые, соблазнившись недостойными примерами или побуждаемые рано проснувшимся сластолюбием, расстаются с невинностью без сожалений и даже с охотой.
Еще один взгляд на Андреа, и Филипп понял, как не прав был врач; молодой человек ощутил такое счастье, что обнял сестру, уподобляясь тем мученикам, что веровали в непорочность девы Марии и одновременно в божественного сына, рожденного ею.
Все еще находясь во власти сомнений, Филипп услышал на лестнице шаги верного своему слову доктора Луи.
Андреа вздрогнула; в ее теперешнем состоянии она обращала внимание на каждую мелочь.
— Кто это? — спросила она.
— По-видимому, доктор Луи, — ответил Филипп.
В этот миг дверь распахнулась, и в комнату вошел врач, которого с такой тревогой ждал Филипп.
Как мы уже упоминали, это был человек серьезный и достойный, который чтил науку как святыню и
