— Нас подслушивали! — схватив шпагу, вскричал Филипп.
— Это он, — проговорила Андреа, — снова он.
— Кто?
— Жильбер, опять Жильбер. Филипп, ты убьешь его, убьешь?
— Да, да, да! — возопил молодой человек.
Со шпагой в руке он бросился в прихожую, а Андреа вновь упала на кушетку.
Бальзамо кинулся за Филиппом и схватил его за руку.
— Осторожней, сударь, — предупредил он, — смотрите, как бы тайна не вышла наружу. Уже день, а эхо в королевских дворцах разносится далеко.
— Ах, Жильбер, Жильбер, — бормотал Филипп, — он ведь прятался здесь, рядом, он все слышал, и я мог его убить. Будь он проклят, мерзавец!
— Все так, только тише, ради Бога. Вы его найдете, а сейчас нужно заняться вашей сестрой. Видите, она крайне утомлена переживаниями.
— О, да, я понимаю, как она страдает, потому что сам страдаю не меньше. Какое ужасное, непоправимое горе! О сударь, сударь, я этого не переживу!
— Напротив, шевалье, вы будете жить ради сестры. Она в вас нуждается, у нее никого, кроме вас, нет, так любите же ее, жалейте, заботьтесь о ней. А теперь, — помолчав несколько секунд, добавил он, — я, видимо, вам более не нужен?
— Нет, сударь. Простите меня за то, что я вас подозревал, за то, что оскорбил вас. И тем не менее все зло — от вас, сударь.
— Я не стану извиняться, шевалье, но неужели вы забыли о том, что рассказала ваша сестра?
— А что она рассказала? Я совсем потерял голову.
— Если бы я не пришел, она выпила бы приготовленное Николь питье, и тогда в дело оказался бы замешанным король. А уж хуже этого ничего быть не может.
— Да, я вижу, что так или иначе, несчастья нам было не миновать. Разбудите, сударь, сестру.
— Но если она меня увидит, то, возможно, поймет, что произошло. Лучше я разбужу ее так же, как усыпил, — издали.
— Благодарю вас, сударь.
— В таком случае прощайте, шевалье.
— Еще одно слово, граф. Вы, надеюсь, человек чести?
— Вы имеете в виду вашу тайну?
— Граф…
— Ваш намек ни к чему, сударь. Во-первых, я — человек чести; во-вторых, я решил удалиться от света и скоро забуду людей вместе с их тайнами. Однако, если я в состоянии быть чем-либо вам полезен, можете на меня рассчитывать. Впрочем, какая теперь от меня польза, я уже ничего не стою. Прощайте, сударь.
Поклонившись Филиппу, Бальзамо еще раз взглянул на Андреа, которая лежала, откинув назад голову, с выражением муки и усталости на лице.
— О, наука! — прошептал граф. — Какие жертвы и сколь ничтожный результат!
И Бальзамо исчез.
По мере того как он удалялся, Андреа приходила в себя; она подняла тяжелую, словно налитую свинцом, голову и удивленно воззрилась на брата:
— Филипп, что здесь произошло?
Сдерживая душившие его рыдания и героически изобразив улыбку, Филипп ответил:
— Ничего, сестричка.
— Ничего?
— Совершенно ничего.
— А мне кажется, что я была не в себе и видела сон.
— Сон? Что же тебе снилось, милая Андреа?
— Мне снился доктор Луи!
— Андреа! — сжав руку сестры, вскричал Филипп. — Ты чиста, как первый утренний луч, но все здесь складывается против тебя, ты можешь быть обесчещена; на нашу с тобой долю выпало хранить страшную тайну. Я пойду к доктору Луи, чтобы он передал ее высочеству дофине: ты так тоскуешь по родному дому, что можешь поправиться, только живя в Таверне. И мы уедем, быть может, в Таверне, быть может, куда- нибудь еще, и будем жить вдали от всех, любя и утешая друг друга.
— Но, Филипп, — возразила Андреа, — разве я в самом деле так чиста, как ты говоришь?
— Милая Андреа, я тебе все объясню, а покамест приготовься к отъезду.
— А как же отец?
— Отец, — мрачно ответил Филипп, — это уж моя забота, я его подготовлю.
— Он поедет с нами?
— Нет, это невозможно. Повторяю: только мы с тобою, Андреа, только мы.
— Друг мой, мне страшно, ты меня пугаешь. Ах, Филипп, как я страдаю!
— С нами Господь, Андреа, — проговорил молодой человек, — смелее. Я отправлюсь за доктором, а ты не забудь: ты плохо чувствуешь себя вдали от Таверне, но скрывала это от ее высочества дофины. Держись, сестричка, держись, дело идет о нашей с тобой чести.
И не в силах более сдерживать свои чувства, Филипп горячо расцеловал сестру.
Затем он поднял шпагу, вложил ее в ножны и выбежал на лестницу.
Четверть часа спустя он уже стучался в дверь доктора Луи, который жил в Версале даже тогда, когда двор переезжал в Трианон.
149. САДИК ДОКТОРА ЛУИ
Доктор Луи, у дверей которого мы только что оставили Филиппа, прогуливался в крохотном саду, окруженном высокими стенами и составлявшем часть угодий бывшего монастыря урсулинок, который преобразовали в склад фуража для королевского драгунского полка.
Прогуливаясь, доктор Луи читал корректурные оттиски своей новой работы, которая вскоре должна была увидеть свет; время от времени он нагибался и срывал на дорожке или на расположенных по обеим ее сторонам клумбах какой-нибудь сорняк, претивший ему как человеку, любящему симметрию и порядок.
Домом доктора занималась единственная служанка, немного ворчливая, как это всегда свойственно прислуге у людей занятых и не любящих, чтобы их беспокоили.
Когда Филипп постучал бронзовым молотком в ворота, она подошла и приоткрыла их.
Однако молодой человек, вместо того чтобы вступить со служанкой в переговоры, оттолкнул ее и вошел. Взору его открылся сад, где разгуливал доктор.
Не обращая внимания на недовольство бдительной стражницы, он двинулся вперед.
Услыхав его шаги, доктор поднял голову.
— А, это вы, — промолвил он.
— Прошу извинить меня, господин доктор, за то, что я ворвался к вам и нарушил ваше уединение, но предсказанное вами случилось: вы мне нужны, и я пришел просить вашей помощи.
— Я обещал вам ее, сударь, и готов оказать, — ответил доктор.
Филипп поклонился; он был слишком смущен, чтобы самому начать разговор.
Доктор Луи понял его нерешительность.
— Как чувствует себя больная? — поинтересовался он, встревоженный бледностью Филиппа и опасаясь, что драма могла закончиться катастрофой.
— Очень хорошо, доктор, благодарю вас. Сестра моя — девушка столь достойная и порядочная, что Господь был бы несправедлив, если бы обрек ее на страдания и опасности.
Врач вопросительно посмотрел на Филиппа: ему показалось, что молодой человек продолжает, как и прежде, все отрицать.
