— Ничего, доктор.
— И вы уверены, что барон сказал вам правду?
— Почти уверен.
— Он оказался хитрее вас и не выдал вам своей тайны.
— Я пригрозил, что прибегну к вмешательству ее высочества дофины, и тут барон побледнел. «Погубите меня, если вам угодно, — сказал он, — покройте бесчестьем своего отца и себя; но это жестокое сумасбродство ничем вам не поможет. Я ничего не знаю о том, что вы мне тут толкуете».
— И вы?
— И я уехал, отчаявшись что-либо узнать.
Тут Филипп услышал голос Андреа:
— Неужели Филипп вернулся?
— О Господи, это она! Что я ей скажу? — прошептал Филипп.
— Молчите! — повелительно произнес доктор.
Андреа вошла в комнату и радостно устремилась к брату; от ее ласкового поцелуя сердце у Филиппа болезненно сжалось.
— Итак, где же ты был? — спросила она.
— Сперва я был у отца, как и говорил тебе.
— Господин барон здоров?
— Да, Андреа, здоров, но я побывал не только у него. Я виделся с несколькими людьми, содействующими твоему устройству в Сен-Дени. Слава Богу, теперь все готово: ты выздоровела и можешь вполне трезво и рассудительно распорядиться своим будущим.
Андреа подошла к брату и с нежной улыбкой сказала:
— Любезный друг мой, мое будущее меня больше не заботит, да и никого не должно заботить. Для меня теперь важно только будущее моего ребенка, и я посвящу себя только сыну, которого дал мне Бог. Таково мое незыблемое решение, я приняла его, едва ко мне вернулись силы, а вместе с ними способность здраво рассуждать. Жить ради сына, жить, быть может, испытывая лишения, даже трудясь, если понадобится, но не расставаться с ним ни днем, ни ночью, — вот будущее, которое я себе назначила. Отказываюсь от монастыря, отрекаюсь от эгоизма: я принадлежу сыну, Богу я не нужна.
Доктор взглянул на Филиппа, словно говоря: «Вот видите! Я вас предупреждал».
— Сестра! — воскликнул молодой человек. — Сестра, что ты такое говоришь?
— Не вини меня, Филипп, не думай, что это прихоть слабой и суетной женщины; я тебя не обременю, я ничего от тебя не потребую.
— Но послушай, Андреа, я не могу оставаться во Франции, мне необходимо уехать: у меня нет состояния, нет никакого будущего; я мирился бы с тем, что оставляю тебя в стенах божьей обители, но в миру, в нищете, в трудах… Подумай о себе, Андреа.
— Я все предусмотрела. Я всей душой люблю тебя, Филипп, но если ты меня покинешь, я сумею подавить в себе рыдания и стану жить затворницей вдвоем с сыном.
Доктор подошел поближе.
— Вы увлекаетесь, — сказал он, — вы словно в горячке.
— Ах, доктор, да как же иначе? Материнство — это самая настоящая горячка. Но эту горячку ниспослал мне Господь. Пока дитя будет во мне нуждаться, я буду упорствовать в своем решении.
Внезапно Филипп и доктор обменялись взглядом.
— Дитя мое, — первым начал доктор, — я не слишком красноречивый прорицатель, но помнится мне, что Богу неугодно, чтобы люди питали чрезмерно пылкую приязнь к себе подобным.
— Да, сестра, — подтвердил Филипп.
— Полагаю, доктор, что Бог не запрещает матери горячо любить свое дитя?
— Простите, дочь моя, но как философ, как практикующий врач я попытаюсь измерить пропасть, которую разверзает теолог перед страстями человеческими. Всякому велению свыше следует искать объяснение, причем не только духовное, потому что здесь подчас требуется недоступная нам проницательность, но и телесное, физическое. Богу не угодно, чтобы мать чрезмерно любила свое дитя, потому что дитя — хрупкая, нежная былинка, оно подвержено любой хвори, любому страданию; страстно любить столь эфемерное существо — значит, обрекать себя на отчаяние.
— Доктор, — прошептала Андреа, — почему вы мне это говорите? И почему вы, Филипп, смотрите на меня с таким состраданием? Почему вы так побледнели?
— Дорогая Андреа, — перебил молодой человек, — послушайтесь моего нежного дружеского совета: теперь, когда здоровье ваше окрепло, поступите как можно скорее в обитель Сен-Дени.
— Нет! Я же сказала вам: я не расстанусь с сыном.
— Пока вы будете ему нужны, — ласково сказал доктор.
— Боже мой! — воскликнула Андреа. — Что случилось? Скажите! Что-то недоброе, ужасное?
— Осторожнее, — шепнул доктор на ухо Филиппу, — она еще слишком слаба для подобного удара.
— Ты не отвечаешь, брат? Объясни мне, что стряслось.
— Дорогая сестра, ты знаешь, что на обратном пути я заехал в Пуэн-дю-Жур к кормилице, у которой находится твой сын.
— Да… Так что же?
— Младенец немного прихворнул.
— Прихворнул? Мой малютка? Маргарита, скорее, скорее, карету! Я поеду проведаю сына.
— Это невозможно! — воскликнул доктор. — Вы не в состоянии выходить из дому, вы не перенесете поездки в карете.
— Еще нынче утром вы говорили мне, что это вполне мне по силам; вы говорили, что завтра, когда Филипп вернется, я поеду к моему сыночку.
— Я поспешил с обещанием.
— Вы меня обманывали?
Врач молчал.
— Маргарита! — повторила Андреа. — Вы должны меня слушаться! Карету!
— Ты себя погубишь этим, — вмешался Филипп.
— Вот и пускай погублю! Я не так уж дорожу жизнью.
Маргарита, не двигалась с места, переводя взгляд с хозяйки на хозяина, с хозяина на доктора.
— Ну? Я приказываю! — выкрикнула Андреа, залившись внезапным румянцем.
— Сестра, дорогая!
— Ничего больше не желаю слушать; если мне не подадут экипаж, я пойду пешком.
— Андреа, — порывисто сказал Филипп, обнимая ее, — нет, ты не поедешь, тебе незачем туда ехать.
— Мой ребенок умер! — беззвучно прошептала молодая женщина, уронив руки вдоль кресла, на которое ее усадили Филипп и доктор.
Вместо ответа Филипп поцеловал ее холодную безжизненную руку. Мало-помалу оцепенение покинуло Андреа: она уронила голову на грудь и разразилась обильными слезами.
— Богу было угодно, — произнес Филипп, — обрушить на нас это новое горе; такова была воля Бога, великого и справедливого, Бога, который, быть может, предназначил тебе иную судьбу; кто знает, не счел ли Господь, что это дитя было бы для тебя незаслуженной карой.
— Но тогда, — всхлипывая, спросила бедная мать, — зачем Бог заставил страдать это безвинное создание?
— Бог не заставил его страдать, дитя мое, — возразил доктор. — Младенец умер в самую ночь своего рождения. Вам не следует сожалеть о нем больше, чем о тени, которая промелькнула и исчезла.
— А крик, который я слышала?
— Был его прощанием с жизнью.
Андреа закрыла лицо руками, а двое мужчин, обменявшись многозначительными взглядами, мысленно одобрили друг друга за эту святую ложь.
Внезапно вошла Маргарита с письмом в руках. Письмо было адресовано Андреа. Оно было
