надписано:
«Мадемуазель Андреа де Таверне, улица Цапли, первые ворота, считая от улицы Платриер».
Филипп показал письмо доктору поверх головы Андреа, которая уже не плакала и вся ушла в свое горе.
«Кто мог ей сюда написать? — размышлял Филипп. — Никто не знает ее адреса, только отец, но это не его почерк».
— Дайте ей письмо, — обратился к нему доктор, — это отвлечет ее от задумчивости, в которую она погрузилась так глубоко, что это меня тревожит.
— Возьми, Андреа, — произнес Филипп, — тебе письмо.
Бездумным, безвольным движением, нисколько не удивившись, Андреа разорвала конверт и, утерев глаза, развернула письмо, собираясь прочесть; но едва она пробежала глазами три строчки, содержавшиеся в нем, как испустила громкий вопль, вскочила, как безумная, а потом тяжело, словно статуя, упала без чувств на руки подбежавшей Маргарите.
Филипп подобрал письмо и прочел:
«В море, 15 декабря 17…
Я уезжаю, изгнанный Вами; больше Вы меня не увидите, но с собой я увез мое дитя, и никогда оно не назовет Вас матерью!
Жильбер».
Взревев от ярости, Филипп скомкал письмо.
— Я почти готов был простить ему злодеяние, совершенное случайно, — скрежеща зубами, проговорил он. — Но умышленное злодейство будет наказано. Клянусь твоим разбитым сердцем, Андреа, что убью презренного негодяя, как только он предстанет передо мной. Даст Бог, я его повстречаю, потому что он превысил меру… Доктор, Андреа приходит в себя?
— Да, да!
— Завтра же, доктор, сестра должна удалиться в монастырь Сен-Дени; послезавтра мне нужно быть в ближайшем морском порту. Негодяй бежал. Я его настигну. И потом, я должен отнять у него ребенка. Какой порт ближе всего, доктор?
— Гавр.
— Через тридцать шесть часов я буду в Гавре, — откликнулся Филипп.
163. НА БОРТУ
С этой минуты в доме Андреа стало тихо и уныло как в могиле.
Известие о смерти сына чуть было не убило молодую мать. Оно сделалось бы для нее тем безмолвным, бесконечным горем, которое постепенно подтачивает силы. Письмо Жильбера оказалось жестоким ударом, но удар этот пробудил в благородной душе Андреа те силы и чувства, что способны были еще ее защитить.
Очнувшись, она поискала глазами брата, и ярость, которую она прочла у него в глазах, стала для нее новым источником мужества.
Она дождалась, пока силы вернулись к ней настолько, чтобы голос не дрожал, и, взяв Филиппа за руку, сказала:
— Друг мой, нынче утром вы говорили мне, что благодаря ее высочеству дофине мне предоставлена келья в монастыре Сен-Дени.
— Да, Андреа.
— Будьте добры, отвезите меня туда сегодня же.
— Благодарю вас, сестра.
— Что до вас, доктор, — продолжала Андреа, — никакой благодарности не достанет, чтобы вознаградить вас за вашу доброту, преданность, милосердие. Вам воздастся не на земле, доктор.
Она подошла к нему и поцеловала.
— В этом медальоне, — сказала она, — вы увидите мой портрет, который заказала моя матушка, когда мне было два года; наверное, здесь я похожа на сына; примите его, доктор, пускай он напоминает вам иногда о ребенке, которого вы принимали, и о матери, которую спасли своими заботами.
Андреа высказала все это недрогнувшим голосом и сразу стала собираться в дорогу; уже в шесть часов вечера она, не смея поднять голову, проходила сквозь дверцу, которая вела из приемной внутрь монастыря Сен-Дени; Филипп, сам не в силах справиться со своими чувствами, мысленно прощался с ней сквозь решетку — быть может, навсегда.
Вдруг бедную Андреа оставили силы; она бегом бросилась назад к брату, протягивая к нему руки; он тоже простер руки к сестре. Так они обнялись, несмотря на разделявшую их холодную преграду, и слезы, катившиеся по их горящим щекам, смешались.
— Прощай! Прощай! — шептала Андреа, обливаясь горючими слезами.
— Прощай! — отвечал Филипп, не давая воли отчаянию.
— Если когда-нибудь ты найдешь моего сына, — совсем тихо проговорила Андреа, — сделай так, чтобы я поцеловала его, прежде чем умру.
— Не беспокойся… Прощай! Прощай!
Андреа вырвалась из рук брата и, поддерживаемая послушницей, побрела, оглядываясь на Филиппа, в густую монастырскую тьму.
Сперва он еще видел ее, кивал ей, а потом махал платком. Наконец из темной галереи до него долетело ее последнее прости. Затем со зловещим стуком захлопнулась железная дверь, и все было кончено.
Филипп выехал прямо из Сен-Дени на почтовой лошади; приторочив вещевой мешок к седлу, он скакал всю ночь, весь день и на другую ночь прибыл в Гавр. Он заночевал в первом постоялом дворе, какой повстречался ему на пути, а наутро чуть свет уже расспрашивал в порту, когда отплывет первый корабль в Америку.
Ему ответили, что в этот же день в Нью-Йорк отправляется бриг «Адонис». Филипп обратился к капитану, который занимался последними приготовлениями, и, уплатив за проезд, был принят на борт пассажиром; затем, в последний раз написав дофине письмо, в котором свидетельствовал свою покорнейшую преданность и признательность, он велел перенести багаж в свою каюту и в час прилива сам поднялся на борт.
Часы на башне Франциска I прозвонили четыре раза, когда «Адонис», развернув фок и марсели, вышел из фарватера. Море было темно-синее, небо у горизонта уже окрасилось в красный цвет. Облокотясь на релинги, Филипп, успевший уже раскланяться с немногими пассажирами, своими попутчиками, смотрел на берега Франции, которые покрывались фиолетовой дымкой, между тем как бриг все больше распускал паруса, брал курс все правее и наконец, обогнув мыс Эв, вышел в открытое море.
Вскоре Филипп ничего уже не видел — ни берегов Франции, ни пассажиров, ни океана. Все обволокла своими огромными крылами темная ночь, и молодой человек удалился к себе в каюту, где, лежа на койке, перечел черновик письма к дофине, письма, похожего более на молитву, обращенную к Создателю, чем на прощальное послание, обращенное к одному из его созданий.
«Ваше высочество, — писал он, — я удаляюсь от Вас без надежды, без опоры в жизни, сожалея о том, что так мало послужил будущей своей королеве. Меня ждут морские бури и ураганы, а Вы остаетесь среди тягот и опасностей, коими чревато управление государством. Юная, прекрасная, всеми любимая, окруженная почтением друзей и обожанием слуг, Вы забудете человека, которого мановение Вашей царственной руки вознесло над толпой; я же не забуду Вас никогда; ныне я еду в Новый Свет, дабы научиться, как лучше послужить Вам, когда Вы взойдете на трон. Вверяю Вам свою сестру, бедный покинутый цветок; единственным лучом солнца для нее будет Ваш взгляд. Соблаговолите время от времени
