— Дочь моя! — прошептал король, открывая глаза, смеженные болью и лихорадкой.
— Да, ваша дочь, государь, — отвечала принцесса.
— Вы пришли…
— Именем Господа!
Король приподнялся с подобием улыбки.
— Государь, вы забыли Бога, — продолжала принцесса.
— Я?
— И я пришла напомнить вам о нем.
— Дочь моя, надеюсь, я не столь близок к смерти, чтобы мне срочно требовалось увещание. Болезнь у меня неопасная: ломота, небольшое воспаление.
— При таких болезнях, как ваша, — перебила принцесса, — по этикету полагается, чтобы у изголовья его величества собрались высшие прелаты королевства. Когда член королевской фамилии болен оспой, его надлежит немедленно соборовать.
— Сударыня! — в ужасе вскричал король, покрывшись бледностью. — Что вы такое говорите?
— Сударыня! — простонали оба медика, объятые страхом.
— Я говорю, — продолжала принцесса, — что у вашего величества оспа.
Король испустил стон.
— Врачи мне этого не сказали, — возразил он.
— Они не смеют; но я чаю для вашего величества иного царствия, нежели французское королевство. Обратитесь к Богу, государь, и припомните все минувшие годы.
— Оспа… — прошептал Людовик XV. — Смертельный недуг… Борде! Ламартиньер! Это правда?
Оба врача понурили головы.
— Но это означает, что мне конец? — продолжал король, еще более ужасаясь.
— От любой болезни можно излечиться, государь, — набравшись храбрости, отвечал Борде. — Главное сохранять спокойствие духа.
— Покой душе и исцеление плоти посылает Господь, — отозвалась принцесса.
— Сударыня, — отважно возразил Борде, понизив голос, — вы убиваете короля!
Принцесса не удостоила его ответом. Она приблизилась к королю, взяла его за руку и, покрывая поцелуями, сказала:
— Порвите с прошлым, государь, и преподайте пример своему народу. Никто вас не предупредил; вы подвергались опасности погубить свою душу. Обещайте жить по-христиански, если выживете, а если Бог призовет вас к себе, умрите как христианин.
С этими словами она снова поцеловала королевскую руку и медленным шагом удалилась. В передней она набросила на лицо длинное черное покрывало, спустилась по лестнице и села в карету, а в опочивальне воцарились ни с чем не сравнимые оцепенение и ужас.
Дабы обрести душевное равновесие, король обратился к медикам с вопросами, но то, что он услышал, его потрясло.
— Я не желаю, — произнес он, — чтобы вновь повторились сцены, которые происходили в Меце с участием герцогини де Шатору[135], пригласите госпожу д'Эгийон, и пускай она увезет графиню Дюбарри в Рюэйль.
Этот приказ был подобен взрыву. Борде хотел что-то возразить, но король знаком велел ему молчать. К тому же врач видел, что его коллега готов обо всем доложить дофину; Борде предвидел исход королевского недуга; он не стал бороться и, покинув опочивальню, предупредил г-жу Дюбарри об ударе, который ее ожидал.
Графиня пришла в ужас при виде зловещих и оскорбительных гримас, которыми ее встречали уже все придворные, и поспешила исчезнуть. Часу не прошло, как она покинула Версаль; герцогиня д'Эгийон, верная и благодарная подруга, отвезла опальную графиню в замок в Рюэйле, который достался ей в наследство от великого Ришелье. Борде со своей стороны под предлогом опасности, которую представляла собою зараза, закрыл двери опочивальни для всей королевской семьи. Отныне комната больного представляла собою крепость; доступ сюда был открыт лишь духовенству и смерти. В тот же день короля соборовали, и новость эта распространилась по Парижу, который уже вовсю насплетничался об опале, постигшей фаворитку.
Весь двор сбежался к дофину, но тот заперся и не принял ни единого человека.
Однако на другой день королю стало лучше, и он послал герцога д'Эгийона засвидетельствовать почтение г-же Дюбарри.
Это было 9 мая 1774 года.
Дворец дофина опустел: придворные толпой ринулись в Рюэйль, где пребывала фаворитка; со времени ссылки в Шантелу г-на де Шуазеля не видано было такой вереницы карет.
Всех мучил один и тот же вопрос. Выживет ли король и останется ли г-жа Дюбарри королевой, или король умрет и г-жа Дюбарри окажется презренной и гнусной куртизанкой?
Вот почему 9 мая 1774 года в восемь часов вечера Версаль представлял собой столь любопытное и удивительное зрелище.
На плацу перед дворцом у решеток собрались кучки народу; все были настроены благодушно и жаждали новостей.
То были версальские и парижские буржуа, которые с непревзойденной учтивостью осведомлялись о здоровье его величества у королевских гвардейцев, которые, заложив руки за спину, молча расхаживали по парадному двору.
Мало-помалу толпа рассеялась; парижане расселись в дилижансы и мирно отправились домой; версальцы, уверенные, что получат новости из первых рук, также разошлись по домам.
На улицах не осталось никого, кроме ночного дозора, который нес службу несколько более вяло, чем всегда, и гигантский мирок, называемый Версалем, постепенно погрузился во тьму и молчание, равно как весь окружающий мир, частицей которого был Версаль.
На углу окаймленной деревьями улицы, ведущей прямо к дворцу, на каменной скамье под сенью каштанов, уже покрытых густой листвой, сидел человек преклонных лет; лицо его было обращено к замку, обеими руками он опирался на трость, а руки служили опорой головы; лицо его было задумчиво и вдохновенно.
Человек этот был уже стар, согбен, хил, но глаза его полыхали былым огнем, а мысль пылала еще ярче, чем глаза.
Вздыхая, он погрузился в задумчивость и не замечал на противоположной стороне площади другого человека, который с любопытством поглядел через ограду, расспросил гвардейцев, а потом пересек наискосок эспланаду и направился прямо к той же скамье, чтобы на ней отдохнуть.
Это был молодой человек, скуластый, с приплюснутым лбом, с кривым крючковатым носом, с ядовитой усмешкой. Он шел к скамье, ухмыляясь, и, казалось, этой ухмылкой, обращенной к самому себе, вторил какой-то потаенной мысли. Подойдя почти вплотную к скамье, он заметил старика и отпрянул в сторону, в то же время пытаясь привлечь к себе его внимание неопределенным смешком; он только опасался, как бы взгляд его не оказался неверно истолкован.
— Дышите воздухом, сударь? — произнес он наконец, решительно приблизившись к скамье.
Старик поднял голову.
— Да это же мой прославленный учитель! — воскликнул молодой человек.
— А вы тот самый молодой лекарь, — откликнулся старик.
— Не позволите ли присесть с вами рядом?
— С большою охотою, сударь.
И старик подвинулся.
— Судя по всему, королю стало лучше, — заметил молодой человек. — Все радуются…
И он снова рассмеялся.
Старик не отвечал.
— Весь день, — продолжал молодой человек, — из Парижа в Рюэйль и из Рюэйля в Версаль сновали кареты. Как только король поправится, он вступит в брак с госпожой Дюбарри.
Вымолвив это, он рассмеялся еще громче прежнего.
Старик снова не ответил.
