В словаре Терезы слово «колдун» было одним из самых страшных оскорблений. И Руссо, слыша его, всякий раз вздрагивал.
— Успокойтесь, дружочек, — промолвил он. — Вот увидите, вы будете довольны мной. Я хочу написать, что я открыл способ возродить мир, но так, чтобы перемены, которые приведут к этому, не принесли страданий ни одному человеку. Да, да, я вынашиваю такой план. Господи Боже мой, не нужно никаких революций! Да, милая Тереза, никаких революций!
— Ну что ж, поглядим, — отвечала хозяйка. — Постойте-ка, звонят.
Через минуту Тереза впустила красивого молодого человека и попросила его подождать в первой комнате.
Затем она вернулась к Руссо, которой уже делал какие-то заметки карандашом, и сообщила:
— Спрячьте поскорее все эти ваши гнусности. Вас спрашивают.
— Кто?
— Какой-то вельможа.
— Он что, не сказал вам своего имени?
— Уж не думаете ли вы, что я стану принимать людей, которые не сообщают свое имя?
— Так назовите же его.
— Господин де Куаньи.
— Господин де Куаньи! — воскликнул Руссо. — Дворянин свиты его высочества дофина?
— Должно быть, так. Красивый и весьма любезный молодой человек.
— Тереза, я сейчас выйду.
Руссо поспешно глянул в зеркало, почистил кафтан, обтер домашние туфли, коими служили ему вконец стоптанные башмаки, и вошел в столовую, где ждал высокородный посетитель.
Молодой человек не садился. Он с любопытством рассматривал засушенные растения, которые Руссо собственноручно наклеил на листы бумаги и вставил в рамки из черного дерева.
При звуке отворяющейся стеклянной двери он обернулся и с изысканным поклоном осведомился:
— Я имею честь говорить с господином Руссо?
— Да, сударь, — хмуро подтвердил философ, хотя в голосе его прозвучала нотка восхищения примечательной красотой и отменной элегантностью посетителя.
Г-н де Куаньи и впрямь был одним из самых любезных и красивых мужчин во Франции. И вне всякого сомнения, наряд той эпохи был придуман нарочно для него — чтобы подчеркнуть изящество и округлость его совершенных ног, красоту широких плеч и выпуклой груди, придать внушительность великолепно посаженной голове, показать напоминающую о слоновой кости белизну безупречных рук.
Внешность его удовлетворила Руссо, который, как подлинный художник, восхищался красотой в любых ее проявлениях.
— Чем могу быть полезен, сударь? — спросил он.
— Вам уже, должно быть, сообщили, сударь, что я — граф де Куаньи, — представился визитер. — Могу добавить, что послан к вам ее высочеством дофиной.
Руссо покраснел и отвесил поклон. Тереза стояла, сунув руки в карманы, в углу столовой и любовалась красивым посланцем будущей французской королевы.
— Ее королевское высочество призывает меня? Но зачем? — удивился Руссо. — Садитесь пожалуйста, сударь, садитесь.
И, подавая пример, Руссо уселся первым. Г-н де Куаньи взял плетеный стул и тоже сел.
— Дело вот в чем, сударь. Как-то его величество, обедая в Трианоне, выказал интерес к вашей очаровательной музыке. Его величество напевал ваши лучшие арии. Ее высочество дофина, которая всячески старается угодить его величеству, подумала, что королю доставило бы удовольствие увидеть одну из ваших комических опер, представленную в театре Трианона.
Руссо склонился в глубоком поклоне.
— Я, сударь, пришел от имени ее высочества дофины просить вас…
— Сударь, — прервал его Руссо, — мое позволение совершенно излишне. Мои сочинения и ариетки, являющиеся их частью, принадлежат театру, который их представляет. Так что спрашивать позволения надобно у актеров, и уверен, ее королевское высочество не получит у них отказа, равно как не получила бы у меня. Актеры будут безмерно счастливы играть и петь перед его величеством и двором.
— Нет, сударь, я вовсе не об этом уполномочен просить вас, — возразил г-н де Куаньи. — Ее высочество дофина хочет дать королю совершенно необычное и редкостное представление. Она знает все ваши оперы…
Руссо вновь поклонился.
— И превосходно поет их.
Руссо поджал губы.
— Это великая честь для меня, — пробормотал он.
— А поскольку многие придворные дамы весьма музыкальны и прелестно поют, — продолжал г-н де Куаньи, — многие же кавалеры тоже не без успеха занимаются музыкой, ваша опера, которую выберет ее высочество, будет исполнена и сыграна кружком придворных, дам и кавалеров, а главные роли будут исполнять их королевские высочества.
Руссо подскочил на стуле.
— Позвольте заверить вас, сударь, — сказал он, — что для меня это величайшее счастье, и я прошу вас передать ее высочеству мою самую почтительную благодарность.
— Но это еще не все, сударь, — усмехнувшись, заметил г-н де Куаньи.
— Вот как?
— Составленная таким образом труппа будет, несомненно, самой блистательной, но не самой опытной. Ей необходимы глаз и советы метра. Ведь исполнение должно быть достойно августейшего зрителя, который будет сидеть в королевской ложе, а равно и прославленного автора.
Руссо встал, чтобы поклониться. На сей раз комплимент тронул его, и он отвесил г-ну де Куаньи изысканный поклон.
— Поэтому, сударь, — продолжал придворный, — ее королевское высочество просит вас соблаговолить приехать в Трианон и провести генеральную репетицию представления.
— Как! — воскликнул Руссо. — А ее королевское высочество не думает, что… Мне — в Трианон!
— А что такого? — с самым естественным видом спросил г-н де Куаньи.
— Сударь, вы — человек умный и со вкусом, обладаете куда более тонким чувством такта, чем многие другие, и потому ответьте положа руку на сердце: не приведет ли появление при дворе философа Руссо, изгнанника Руссо, мизантропа Руссо к тому, что все мои недоброжелатели умрут от смеху?
— Не вижу, сударь, — холодно отвечал г-н де Куаньи, — почему смех и толки преследующих вас глупцов должны лишить сна столь достойного человека и, быть может, первого писателя королевства. Если вам свойственна подобная слабость, господин Руссо, то скрывайте ее, потому что она-то и может выставить вас в смешном виде. Ну, а что касается разговоров, то признайтесь, неужто болтуны не прикусят язык, если речь коснется удовольствий и желания такой особы, как ее высочество дофина, наследная принцесса Французского королевства?
— Разумеется, разумеется, — согласился Руссо.
— Так, может быть, — улыбнувшись, предположил г-н де Куаньи, — все дело в остатках ложного стыда? Вы были суровы к королям и теперь не решаетесь смягчиться? Ах, господин Руссо, вы поучали человеческий род, однако, надеюсь, вы не ненавидите его? И потом, вы ведь делаете исключение для дам, в жилах которых течет императорская кровь.
— Сударь, вы так изысканно убеждаете меня, но подумайте и о моем положении… Я живу один, вдали от света, в нужде и горе…
Тереза скорчила гримасу.
— Поди ж ты, в нужде и горе, — фыркнула она. — Экий привереда!
— И что бы я ни делал, у меня в лице, в манерах всегда останется некий отпечаток, неприятный для глаз короля и принцесс, которые ищут лишь радости и удовольствий. Что мне там говорить? Как мне там себя вести?
— Можно подумать, что вы не верите в себя. Но разве у того, кто написал «Новую Элоизу» и
