очаровательную музыку, и она доставляет мне много весьма приятных мгновений.
И король вдруг запел — противнейшим голосом, перевирая и мелодию, и тональность:
— Просто прелесть, — объявил король, допев.
Руссо поклонился.
— Не знаю, сумею ли я спеть, — промолвила дофина.
Руссо повернулся к принцессе, намереваясь дать ей на этот счет совет.
Однако король опять запел, но на сей раз романс Колена:
Пел король чудовищно. Руссо был, разумеется, польщен, что король помнит его творение, и в то же время это ужасающее исполнение терзало его; он состроил гримасу, смахивающую на гримасу обезьяны, которая ест луковицу и одним глазом плачет, а другим смеется.
Дофина с невозмутимым хладнокровием, какое можно встретить лишь при дворе, сохраняла полнейшую серьезность. Король же, ничуть не смущаясь, продолжал петь:
Руссо почувствовал, что лицо у него пылает.
— Скажите-ка, господин Руссо, — вдруг поинтересовался король, — это правда, что вы иногда рядитесь в армянина?
Руссо еще сильнее покраснел, а язык у него намертво прилип к гортани, так что, даже если бы ему сейчас посулили полкоролевства, он все равно не мог бы произнести ни слова.
А король, не дожидаясь ответа, вновь запел:
— Господин Руссо, вы, если я не ошибаюсь, проживаете на улице Платриер? — спросил король.
Руссо кивнул, но то была ultima Thule[68] его возможностей… Никогда еще в жизни ему так не хотелось, чтобы кто-нибудь пришел на помощь.
А король опять замурлыкал:
— Я слышал, господин Руссо, у вас весьма скверные отношения с Вольтером?
От этого вопроса у Руссо смешались остатки мыслей в голове; вдобавок он окончательно смутился. Король, судя по всему, не испытывал к нему ни малейшей жалости; он продолжил под аккомпанемент оркестра свои жестокие вокальные упражнения, способные погубить Аполлона так же, как этот бог погубил Марсия[69], и удалился, напевая:
Руссо остался в фойе один. Дофина покинула его, чтобы довершить свой туалет.
Пошатываясь и спотыкаясь, Руссо выбрался в коридор и наткнулся на парочку, блистающую бриллиантами, цветами и кружевами; эти двое полностью перегородили коридор, причем молодой человек весьма нежно пожимал ручку женщине.
Женщина в пышных кружевах, с неимоверно высокой куафюрой обмахивалась веером, распространяя аромат духов; она была ослепительна, как звезда. Она нечаянно толкнула Руссо.
Молодой человек был прелестен; стройный и изящный, он теребил голубую орденскую ленту над английским жабо и заливался подкупающе искренним смехом, а потом внезапно обретал серьезность и нашептывал даме на ухо что-то, от чего она в свой черед заливалась смехом; видно было, что они прекрасно понимают друг друга.
В соблазнительной красавице Руссо узнал графиню Дюбарри; узнав ее, он по своей привычке сосредоточиваться лишь только на одном объекте не обратил внимания на ее кавалера.
Молодой же человек с голубой лентой был не кто иной, как граф д'Артуа; он вовсю проказничал с любовницей своего деда.
Г-жа Дюбарри, увидев темную фигуру Руссо, вскрикнула:
— Боже мой!
— В чем дело? — спросил граф д'Артуа и тоже взглянул на философа. Он уже подавал руку г-же Дюбарри, чтобы увести ее, но она воскликнула:
— Господин Руссо!
— Руссо из Женевы? — тоном школьника на каникулах переспросил граф д'Артуа.
— Да, ваше высочество, — подтвердила графиня.
— О, здравствуйте, господин Руссо! — обрадовался проказник, видевший, как философ только что безуспешно пытался пройти мимо них. — Здравствуйте! Мы пришли послушать вашу музыку.
— Ваше высочество… — пробормотал Руссо, наконец-то обратив внимание на голубую ленту.
— Ах, совершенно очаровательную музыку, под стать уму и сердцу ее автора, — подтвердила графиня.
Руссо поднял голову, и взгляд его вспыхнул от пламенного взгляда графини.
— Сударыня… — хмуро произнес он.
— Графиня, я буду играть Колена, — воскликнул граф д'Артуа, — а вас умоляю сыграть Колетту.
