— С радостью, ваше высочество, но я не актриса и никогда не посмею профанировать музыку маэстро.
Руссо отдал бы жизнь за то, чтобы еще раз осмелиться взглянуть на графиню: ее голос, тон, ласковые слова, красота уже поймали его сердце на крючок.
Он решил бежать.
— Господин Руссо, — загораживая ему дорогу, попросил принц, — мне хотелось бы, чтобы вы разучили со мной роль Колена.
— А вот я ни за что не осмелюсь попросить у господина Руссо совета, как мне исполнять роль Колетты, — с деланной робостью объявила графиня, чем окончательно привела философа в уныние.
Он спросил взглядом: почему?
— Господин Руссо ненавидит меня, — сладчайшим голосом объяснила г-жа Дюбарри принцу.
— Быть не может! — воскликнул граф д'Артуа. — Да разве есть кто-нибудь, кто способен вас ненавидеть?
— Уж поверьте, — подтвердила графиня.
— Нет, господин Руссо слишком благовоспитанный человек и написал столько прекрасных вещей, что просто не способен избегать такой прелестной женщины, — заявил граф д'Артуа.
Руссо горестно вздохнул, словно собираясь отдать богу душу, но тут граф д'Артуа неосторожно оставил узкую лазейку между собой и стеною, и философ шмыгнул в нее.
Однако в этот вечер Руссо решительно не везло: не успел он сделать и нескольких шагов, как натолкнулся на новую группу.
Эта группа состояла из двух человек — старого и молодого; у молодого была голубая лента, старик, с лицом бледным и суровым, был весь в красном.
Оба они слышали, как граф д'Артуа со смехом громко крикнул:
— Господин Руссо! Господин Руссо! Я теперь всем буду рассказывать, как вы бежали от графини, но только боюсь, что мне никто не поверит.
— Руссо… — пробормотали одновременно старый и молодой.
— Брат! Господин де Лавогийон! Задержите его! — все так же со смехом крикнул принц.
Тут Руссо понял, на какой риф вынесла его несчастливая звезда.
— Граф Прованский и воспитатель королевских внуков, — прошептал он.
Граф Прованский преградил Руссо дорогу.
— Здравствуйте, сударь, — резко и высокомерно произнес он.
Растерявшийся Руссо поклонился, шепча:
— Нет, я отсюда никогда не выберусь.
— Очень рад встретить вас, сударь, — продолжал принц тоном наставника, который долго разыскивал и наконец-то нашел провинившегося ученика.
«Ну вот, опять выслушивать дурацкие комплименты, — подумал Руссо. — Господи, как безвкусны великие мира сего».
— Сударь, я прочел ваш перевод Тацита.
«Вот оно что, — подумал Руссо. — Он, оказывается, грамотей, педант».
— Вам известно, что Тацита весьма трудно переводить?
— Ваше высочество, я отметил это в своем небольшом вступлении.
— Как же, как же, читал. Вы там еще пишете, что знаете латынь весьма посредственно.
— Совершенно верно, ваше высочество.
— В таком случае, господин Руссо, зачем вы переводили Тацита?
— Это было упражнение в стиле, ваше высочество.
— Так вот, господин Руссо, вы ошибочно перевели «imperatoria brevitate» как «сжатая лаконичная речь».
Встревоженный Руссо судорожно пытался вспомнить, о чем идет речь.
— Да, да, именно так вы и перевели, — подтвердил юный принц с апломбом старца ученого, обнаружившего ошибку у Сомеза[70]. — Это в главе, где Тацит рассказывает, как Пизон[71] выступал перед своими воинами.
— Да, ваше высочество?
— «Imperatoria brevitate», господин Руссо, означает «с лаконичностью военачальника», то есть человека, привычного командовать. «С лаконичностью полководца» — вот правильное выражение. Верно, господин де Лавогийон?
— Да, ваше высочество, — подтвердил воспитатель.
Руссо промолчал. Принц же добавил:
— Это совершеннейшая бессмыслица, господин Руссо. Да, я нашел у вас еще одну бессмыслицу.
Руссо побледнел.
— В главке, посвященной Цецине. Она начинается: «At in superiore Germania…» Помните, там дается портрет Цецины, и Тацит пишет «Cito sermone».
— Да, ваше высочество, припоминаю.
— Вы перевели это: «Говоря цветисто».
— Разумеется, ваше высочество, и я полагал…
— «Cito sermone» означает «говорит ловко», то есть легко.
— А я написал «говоря цветисто»?
— Иначе было бы decoro, или ornato, или eleganti sermone. «Cito», господин Руссо, очень выразительный эпитет. И еще, изображая, как переменилось поведение Отона, Тацит пишет: «Delata voluptas, dissimulata luxuria cunctaque, ad imperii decorem composita».
— Я это перевел так: «Отринув до иных времен роскошь и сладострастие, он поразил всех, стараясь восстановить славу империи».
— Вот и неверно, господин Руссо, неверно. Во-первых, вы из трех коротких фраз сделали одну большую, отчего неправильно перевели «dissimulata luxuria», а во-вторых, исказили смысл последней части фразы. Тацит отнюдь не хотел сказать, будто Отон старался восстановить славу империи; он имел в виду, что император Отон, перестав угождать своим страстям, скрывая привычку к роскоши, применил, посвятил, обратил все — понимаете, господин Руссо? — все, то есть свои страсти и даже сами пороки, к славе империи. Вот таков здесь полный смысл, а вы его сузили. Вы согласны со мной, господин де Лавогийон?
— Да, ваше высочество.
Слушая эти безжалостные упреки, Руссо только пыхтел и отдувался.
Принц же, дав ему секунду передышки, продолжил:
— Вы — выдающийся философ.
Руссо поклонился.
— Однако ваш «Эмиль» — вредная книга.
— Вредная, ваше высочество?
— Да, по множеству ложных идей, которые она внушает простому народу.
— Ваше высочество, лишь становясь отцом, человек постигает сущность моей книги, и неважно, стоит он на самой вершине или является самым последним в королевстве. Быть отцом — это…
— Зато, господин Руссо, — прервал его злой принц, — ваша «Исповедь» — весьма забавная книжка. Кстати, скажите, сколько у вас детей?
Руссо вздрогнул, побледнел и поднял на юного мучителя изумленный, исполненный ярости взгляд, отчего злорадно-веселое расположение духа графа Прованского только усилилось.
Принц, по-видимому, был вполне удовлетворен, поскольку не стал дожидаться ответа и удалился, взяв под руку своего наставника; по пути он продолжал комментировать произведения человека, которого только что так безжалостно унизил.
Оставшись в одиночестве, Руссо все никак не мог прийти в себя от потрясения, но вот до него донеслись первые такты увертюры, исполняемой оркестром.
Неверным шагом Руссо побрел в зал и, добравшись до своего стула, мысленно стал ругать себя:
«Глупец, трусливый тупица — вот кто я! Мне нужно было сказать этому жестокому юному педанту: „Ваше высочество, не слишком ли немилосердно со стороны молодого человека так мучить бедного
