различимые головы. Это явление было тем более примечательным, что одна из голов была мертвой, с закрытыми глазами, тогда как другая голова была жива и глаза у нее были открыты.
Желая разобраться в этом странном вопросе естествознания, капитан Памфил поднял чудовище за хвост, внимательно осмотрел, и удивление его тотчас же рассеялось. Обезьяна оказалась самкой, и вторая голова принадлежала ее детенышу; он сидел у нее за спиной в момент выстрела и упал вместе с матерью.
Капитан Памфил, которого не заставила бы пролить слезу даже преданность Клеобиса и Битона, взял малыша за шиворот и вырвал его из объятий трупа. Некоторое время он рассматривал его не менее пристально, чем мог бы это делать г-н де Бюффон, затем, с глубоко удовлетворенным видом поджав губы, воскликнул:
— Черт возьми! Это каллитриш! В марсельском порту за него можно получить пятьдесят франков как один лиар!
И он посадил детеныша в свою сумку.
Затем капитан Памфил, оставшийся голодным вследствие описанного нами происшествия, решил продолжить путь к заливу. Впрочем, хотя его охота продолжалась не больше двух часов, он убил за это время удава, тигра, гиппопотама и поймал живую обезьяну. Многие парижские охотники, потрать они даже целый день, удовольствовались бы такой добычей.
Поднявшись на палубу брига, капитан увидел, что вся команда суетится около гиппопотама, благополучно прибывшего к месту назначения. Корабельный лекарь вырывал у него зубы, чтобы сделать из них рукоятки ножей для Вильнава и вставные челюсти для Дезирабода. Боцман, сняв с него кожу, разрезал ее на узкие ремни: из них получатся хлысты для собак и линьки, которыми колотят юнг. Наконец, повар заготавливал бифштексы из филейной части и антрекоты из тонкого края для капитанского стола; остальную часть туши он нарежет большими кусками и засолит для команды.
Капитан Памфил был так доволен всем этим, что отдал приказ о внеочередной раздаче рома, а юнге, приговоренному к семидесяти ударам линьком, уменьшил наказание на пять ударов.
Вечером команда приготовилась к отплытию.
Пополнив таким образом запас провизии, капитан Памфил счел излишней стоянку у мыса Доброй Надежды и, оставив справа острова Принс-Эдуард, а слева — Мадагаскар, устремился в Индийский океан.
«Роксолана» бодро шла с попутным ветром, делая свои восемь узлов, что, по словам моряков, для торгового судна очень хорошая скорость; вдруг впередсмотрящий крикнул с мачты:
— Прямо по курсу парус!
Капитан Памфил, взяв подзорную трубу, навел ее на судно, о появлении которого сообщил ему матрос, затем посмотрел на него невооруженным глазом, снова навел трубу и минуту пристально вглядывался вдаль. После этого он позвал помощника и молча вложил инструмент ему в руки. Помощник немедленно поднес трубу к глазу.
— Ну, что, Поликар, — спросил капитан, когда счел, что тот, к кому он обращался, имел достаточно времени вдоволь наглядеться на предмет, о котором шла речь. — Что ты скажешь об этом плашкоуте?
— Скажу, капитан, что, право же, вид у него странный. Что касается флага, — он снова поднес к глазу подзорную трубу, — пусть меня черти изжарят, если я знаю, какую державу он представляет: это желто- зеленый дракон на белом фоне.
— В таком случае падайте ниц, друг мой, потому что перед вами судно, принадлежащее сыну солнца, отцу и матери рода человеческого, царю царей, великому императору Китая и Кохинхины; более того, округлившиеся формы и черепашья походка этого судна говорят мне о том, что оно возвращается в Пекин не с пустым брюхом.
— Дьявольщина! — сказал в ответ Поликар, почесав ухо.
— Что ты думаешь о возможной встрече?
— Думаю, это было бы забавно…
— Не правда ли?.. Что ж, я тоже так думаю, дитя мое.
— Значит, надо…
— … вытащить на палубу весь железный лом и распустить паруса до последнего дюйма.
— А вот и они в свою очередь нас заметили.
— Дождемся темноты, а до тех пор станем двигаться умеренно, чтобы они ничего на заподозрили. Насколько я могу судить о ходе этого судна, к пяти часам мы окажемся в его кильватере; всю ночь мы будем плыть борт о борт, а утром поздороваемся с ним.
У капитана Памфила была своя система. Вместо того чтобы нагружать свое судно балластом в виде булыжников или чугунных чушек, он ставил в трюм полдюжины Фальконетов, четыре или пять каронад двенадцатого калибра, пушку восьмого калибра, к этому он на всякий случай прибавлял несколько тысяч зарядных картузов, полсотни ружей и два десятка абордажных сабель. Когда представлялся случай, подобный тому, какой выпал на этот раз, капитан приказывал поднять на палубу все эти пустячки, установить на опоры фальконеты и каронады, оттащить на корму пушку восьмого калибра, раздавал своим людям ружья и начинал применять то, что он называл своей системой обмена. Именно эти приготовления к торгу и увидела на следующее утро команда китайского судна.
На борту императорского корабля царило глубокое изумление. Капитан, видевший накануне торговое судно, спокойно уснул, выкурив свою трубочку опиума. Но оказалось, что за ночь кошка превратилась в тигра и теперь зверь показывал ему свои железные когти и бронзовые зубы.
Когда к капитану Као-Киу-Коану пришли с сообщением о том, в каком положении оказался его корабль, он досматривал восхитительный сон: сын солнца только что отдал ему в жены одну из своих сестер, и таким образом капитан становился зятем луны.
Поэтому он никак не мог понять, чего хочет от него капитан Памфил. К тому же тот говорил на провансальском языке, а новобрачный отвечал по-китайски. В конце концов на борту «Роксоланы» отыскался уроженец Прованса, немного знавший китайский язык, а на борту судна, принадлежавшего великому императору, — китаец, сносно объяснявшийся на провансальском, и два капитана смогли договориться.
В результате переговоров половина груза, находившегося на императорском судне (капитан Као-Киу- Коан) незамедлительно переместилась на торговый бриг «Роксолана» (капитан Памфил).
Этот груз состоял как раз из кофе, риса и чая, и капитану Памфилу незачем теперь было заходить ни в Мокку, ни в Бомбей, ни в Пекин, что давало ему возможность сберечь немало времени и денег.
От этого капитан пришел в такое прекрасное расположение духа, что, проходя мимо острова Родригес, купил там попугая.
Приближаясь к Мадагаскару, капитан заметил, что запас пресной воды на исходе, но стоянка у мыса Сент-Мари была небезопасной для судна, нагруженного так, как «Роксолана», и он решил идти до залива Алгоа без остановок. Там во время погрузки бочек к нему приблизился вождь гонакасов, за ним следовали два человека, которые несли на плечах (примерно так, как посланцы евреев несли виноградную кисть из Земли обетованной) великолепный слоновый бивень: этот образчик вождь Утаваро (что на языке гонакасов означает «сын Востока») принес на берег, надеясь получить большой заказ.
Осмотрев бивень, капитан Памфил нашел слоновую кость превосходной и спросил у гонакасского вождя, во что ему обойдутся две тысячи слоновых бивней, подобных этому. Утаваро ответил, что это будет стоить ровно три тысячи бутылок водки. Капитан хотел поторговаться, но сын Востока стоял на своем, уверяя, что цена вовсе не завышена. Капитан вынужден был согласиться на условия негра; впрочем, если принять во внимание, что прибыль от сделки должна была составить около десяти тысяч процентов, цена не была чрезмерно высокой. В ответ на вопрос капитана, скоро ли можно ожидать поставки товара, Утаваро потребовал два года; этот срок чудесно согласовывался с обязательствами капитана Памфила, и два почтенных негоцианта, обменявшись рукопожатием, расстались совершенно очарованные друг другом.
И все же, какой бы выгодной ни была эта сделка, она терзала торговую совесть благородного капитана: невольно он думал о том, что, если слоновая кость так дешева на восточном берегу Африки, он мог бы купить ее за полцены на западном берегу, где слоны водятся в таком огромном количестве, что даже дали свое имя одной из рек. Желая это выяснить, капитан, дойдя до тридцатого градуса широты, приказал взять курс на берег, но ошибся на четыре или пять градусов и подошел к устью реки Оранжевой вместо
