вас унизить.
— Однако, сударь…
— Вы не будете больше танцевать.
— Подумайте хорошенько…
— Нет.
Принц продолжал рассуждать в том же духе в течение получаса, и я поняла, что он собирается держать нас взаперти. Это была новая выдумка королевы-матери, желавшей поссорить короля с Мадам; она могла удовлетворить свою ревность и ненависть лишь такой ценой. Делая Месье своим орудием мести, она наносила более точные удары и придавала им видимость смысла. Филипп верил матери, словно оракулу: ничто не могло поколебать ее власть над сыном, и лишь ее смерть положила этому конец.
С помощью просьб мы добились позволения ничего не нарушать в празднике, но при условии, что это будет в последний раз. Мадам дала слово, и, по-моему, она его сдержала; я не очень хорошо это помню, ведь у меня столько других воспоминаний!
То было время, когда двор покинул Фонтенбло и несчастный г-н Фуке устроил свой знаменитый бал. Разумеется, Мадам была там, и мы все тоже. Граф де Гиш получил разрешение показаться на балу, и это весьма его обрадовало. У него был необычайно элегантный костюм, и Пюигийем тоже был великолепно одет. Кроме того, все обращали внимание на графа де Шарни, которого называли в шутку сыном Луизон. Бедняга не мог такого вынести и постоянно обнажал из-за этого шпагу. У графа даже состоялась дуэль в Во, наделавшая много шума — в дело вмешалась сама Мадемуазель. Причина этой дуэли была связана со мной, а обидное прозвище послужило для нее лишь предлогом. Шарни терпеть не мог графа де Медина, на редкость красивого мужчину, ходившего за мной по пятам. Этот Медина играл однажды ночью с дворянами в их покоях (их было человек двадцать) и, на свою беду, назвал графа сыном Луизон. Он поплатился за это глазом, который Шарни мастерски пронзил рапирой.
Я была тогда счастливой и спокойной, не предполагая, что над моей головой собирается гроза. Все члены рода Гримальди сговорились — я была беременна, и они хотели, чтобы роды проходили в Монако, дабы явить народу наследника его правителей. Мне ничего не говорили, и я ни о чем не догадывалась. Я полагала, что мое положение прочно и можно не опасаться каких-либо посягательств на меня. Чтобы ладить со всеми, я не принимала больше участия в интригах брата; я притворялась, что мне нет до этого никакого дела, желая остаться незапятнанной в случае его изгнания. Пюигийем никогда еще не любил меня так сильно, он уделял все свое внимание только мне. Я была счастлива.
Господина Фуке чуть было не арестовали в Во, и дальнейшее всем известно; королева-мать, решившая его погубить по наущению г-жи де Шеврёз, отговорила короля от такого предосудительного поступка и добилась, чтобы он приказал задержать г-на Фуке только в Нанте, куда направлялся двор. Госпожа де Шеврёз была тайно обвенчана с неким дворянином по имени де Лег, ибо никто не хотел на ней жениться открыто. Именно этот дворянин, испытывавший неприязнь к суперинтенданту, погубил его. Мадам узнала об этом не раньше, чем все остальные.
Итак, речь шла о том, чтобы ехать в Нант; я собирала вещи, когда в одно прекрасное утро ко мне зашел отец и сказал, как обычно прохаживаясь между моих сундуков:
— Что за прекрасные наряды, моя бедная дочь, но, увы! Они отправятся не туда, куда вы полагаете.
— Почему?
— Вы укладываете эти туалеты, чтобы последовать за двором; так вот, вы за ним не последуете.
— Кто же мне помешает?
— Господа Гримальди.
— Да полноте же!
— Все готово, моя милая герцогиня; через неделю, хотите вы того или нет, вы будете на пути в Монако.
Я пришла в замешательство, и меня охватила дрожь. Однако не в моем характере было долго пребывать в унынии, я поспешно вскочила и, подойдя к маршалу, с яростью вскричала:
— И вы, сударь, вы это допустите?
— Господа Монако написали письмо королю, и его величество вчера известил меня об этом во время вечерней аудиенции. Месье немедленно с этим согласился, и мне остается только смириться.
— Ну, а я не смирюсь и никуда не поеду.
— Поедете.
— Вы же мне обещали…
— … что вам не придется жить в Монако, и я снова вам это обещаю, но один раз, хотя бы один раз, вы должны там побывать, и я не могу вас от этого уберечь. Оставайтесь там как можно меньше, возвращайтесь скорее, и я вас уверяю, что больше вы туда не вернетесь. Черт побери! Надо же быть благоразумной и не требовать невозможного.
— Я встану перед королем на колени.
— Вы сделаете глупость, и это ничего не даст.
— Ах, отец, отец, я этого не переживу.
— Вовсе нет. Вы вернетесь еще красивее, чем прежде, исполнив свой долг и подарив семье вашего мужа наследника, а затем будете царствовать здесь, и никто не станет вас больше мучить.
Я не смогла удержаться от слез, но отец не придал этому никакого значения. Он продолжал уговаривать меня таким образом, пока ему это не надоело, а затем ушел; г-н де Валантинуа явился тотчас же вслед за маршалом, и вы можете себе представить, как я его встретила. Он слушал меня с величайшим терпением до тех пор, пока я не заявила, что не собираюсь никуда ехать.
— Ах, что касается отъезда, сударыня, это другое дело. У меня есть приказ короля, а также согласие Месье и маршала; вы поедете, даже если мне придется насильно посадить вас в карету связанной.
— Унизить меня до такой степени!
— Это дело решенное; приготовьтесь, через два дня мы покинем Париж вслед за двором, но поедем по другой дороге.
— Когда же мы вернемся?
— Через несколько лет; мне необходимо находиться в Монако; впрочем, когда вы узнаете эту страну, вы уже не захотите оттуда уезжать.
— Ах! Фу! Какая мерзость! Я знаю, что такое ваша Италия, я читала письма ее королевского высочества и госпожи великой герцогини, чьи владения отнюдь не похожи на княжество Монако.
— Эти особы, — возразил мне князь с умильным видом, — совсем не любят своих мужей.
А я? Разве мог он этого не знать? Бесспорно одно: с моей стороны не было никакого притворства, и он сам вводил себя в заблуждение.
Теперь предстояло все рассказать Пюигийему, и это было отнюдь не легким делом; следовало также предупредить Мадам и моего брата, которые должны были, услышав о моем отъезде, разразиться громкими воплями. Хотя я и не вмешивалась в их любовные дела, одно лишь мое присутствие служило им защитой. Таким образом, я приготовилась к двум визитам, и мне не пришлось дол го ждать. Пюигийем явился ко мне рано утром.
Он пришел, когда я еще была в слезах. Что касается графа, он отнюдь не плакал, так как в нем было больше твердости, чем нежности, если только им не владели гордость и гнев.
— Я последую за вами, — тотчас же заявил он.
— Каким образом? Под каким предлогом?
— Еще не знаю, но я последую за вами. Я полюбила бы его только за эти слова.
Многие люди порицали мое чувство, многие кстати и некстати осуждали меня; правда состоит в том, что никто, за исключением любящей женщины, не мог знать, каким бесконечным очарованием был наделен этот человек, как он обращался с любимой женщиной — пока любил ее, увы! Я обладаю некоторым жизненным опытом, но никогда не встречала ничего подобного. Мадемуазель не напрасно сделала моего кузена графом д'Э и герцогом де Монпансье.
Мы провели вместе два часа, которые промелькнули как один миг. Граф обещал мне все уладить, чтобы наша разлука была как можно более краткой. Я немного успокоилась. Затем я отправилась на службу. Принцесса уже услышала печальную новость и встретила меня со слезами на глазах:
