— Я понимаю, — сказал король, — и тогда вы приняли карету, предложенную кардиналом?
— Да, государь, я с ней смирился. И потом, — сказал монах, — Боги подумал я, приятно будет, что смиренные возвеличены.
— Несмотря на отставку кардинала, я хочу оставить вас при себе, святой отец, — сказал король. — Вы мне скажете, что, по вашему мнению, мне следует для вас сделать.
— Ничего, государь. Я и так уже, вероятно, прошел по дороге почестей дальше, чем нужно для моего спасения.
— Но есть у вас какое-то желание, которое я могу удовлетворить?
— Вернуться в мой монастырь, откуда, может быть, мне и не следовало выходить.
— Вы слишком полезны в делах, чтобы я позволил это, — сказал король.
— Я видел их лишь глазами его высокопреосвященства, государь; светоч угас, и я ослеп.
Любому сословию, святой отец, даже духовенству, позволительно иметь честолюбие, соизмеримое с заслугами. Бог дает талант не для того, чтобы человек превращал его в бесплодное поле. Господин кардинал служит вам примером высоты, которой можно достигнуть.
— И с которой затем можно упасть.
— Но какой бы ни была высота, если тот, кто падает, носит красную шапку, это падение можно перенести.
За опушенными ресницами капуцина молнией промелькнуло алчное стремление.
Это не укрылось от короля.
— Вы никогда не мечтали о высших церковных степенях?
— Может быть, когда я был при господине кардинале, я и поддавался этому ослеплению.
— Почему только при господине кардинале?
— Потому что мне понадобилось бы все его влияние в Риме, чтобы достичь этой цели.
— Значит, вы считаете, что мое влияние меньше, чем у него?
— Ваше величество хотели добыть кардинальскую шапку для турского архиепископа, но он так и остался архиепископом; тем более не удастся вам это в отношении бедного капуцина.
Людовик XIII устремил на отца Жозефа пронизывающий взгляд, но невозможно было что-либо прочитать ни на этом мраморном лице, ни в этих опущенных глазах.
Казалось, у монаха движутся одни губы.
— Кроме того, — продолжал он, — есть факт, по важности превосходящий все остальные: в той работе, что была возложена на меня Богом и господином кардиналом, есть множество случаев согрешить, подвергал опасности спасение своей души. При господине кардинале, имеющем от Рима большие полномочия исповедовать и отпускать грехи, мне не надо было ни о чем беспокоиться: если днем я согрешу действием или словом, вечером я исповедуюсь, господин кардинал отпускает мне грехи, и все в порядке, я сплю спокойно. Но если я служу светскому хозяину — будь это сам король, — он не властен отпустить мне грехи. Я не смогу больше грешить, а без этого не смогу добросовестно делать свое дело.
Пока монах говорил, король продолжал смотреть на него; с каждой фразой отца Жозефа на лице Людовика все яснее читалось отвращение.
— И когда хотите вы вернуться в свой монастырь? — спросил он, когда тот закончил.
— Как только получу разрешение вашего величества.
— Вы его получили, святой отец, — сухо сказал король.
— Ваше величество преисполняет меня радостью, — сказал капуцин, скрестив руки на груди и низко кланяясь.
Затем таким же твердым и холодным шагом, каким вошел, — шагом, напоминавшим поступь статуи, — он вышел, даже не обернувшись, чтобы с порога еще раз поклониться королю.
— Лицемер и честолюбец, я о тебе не жалею!
Затем король еще минуту взглядом следил за ним в полутьме прихожей и промолвил:
— Так или иначе, одно совершенно ясно: если сегодня вечером я подал бы в отставку как король, подобно тому как это сделал сегодня утром господин кардинал, я не нашел бы четырех человек, которые бы последовали за мной в изгнание и разделили мою немилость. Впрочем, я не нашел бы и трех, и двух, а может быть, и одного.
XIII. ПОСЛЫ
На следующий день ровно в десять часов король, как он и говорил, был в кабинете кардинала.
То, что ему предстояло узнать, при всей своей унизительности, чрезвычайно интересовало его.
Вернувшись накануне в Лувр, он ни с кем не виделся, заперся со своим пажом Барада и, чтобы вознаградить его за оказанную услугу — избавление от кардинала, — дал ему ордер на три тысячи пистолей для получения у Шарпантье.
Было вполне справедливо, что, сделав больше, чем другие, Барада был вознагражден первым. Однако, прежде чем дать Месье сто пятьдесят тысяч ливров, королеве — тридцать тысяч и королеве- матери — шестьдесят тысяч, он не прочь был увидеть ответ Месье герцогу Лотарингскому — ответ, обещанный Россиньолем к десяти часам утра.
И вот, как мы сказали, ровно в десять часов король вошел в кабинет кардинала и, до того как он бросил плащ на кресло и положил шляпу на стол, позвонил три раза.
Россиньоль появился с обычной для него пунктуальностью.
— Ну что? — нетерпеливо спросил его король.
— Что ж, государь, — ответил Россиньоль, подмигивая сквозь очки, — он в наших руках, этот пресловутый шифр.
— Посмотрим скорее! — сказал король. — Сначала ключ.
— Вот он, государь.
И вместе с переводом он протянул ключ, положив его сверху.
Король прочел:
Se король
Astre se королева
Be королева-мать
L’amb Месье
L M кардинал
+ мертв
Pif-paf война
Zane герцог Лотарингский
Gor г-жа де Шеврез
Gel г-жа де Фаржи
C беременна
— Что дальше? — спросил король.
— Замените шифрованные слова, государь.
— Нет, — сказал король, — вы к этому привычнее: у меня голова лопнет от такой работы.
Россиньоль взял бумагу и прочел:
Король выслушал чтение не прерывая; однако он несколько раз отирал лоб, чертя по паркету колесиком шпоры.
— Беременной, прошептал он, беременной. Во всяком случае, если она забеременеет, то не от меня.
