— Но?..
— Но на следующий день, вернувшись с Королевской площади, король ни с кем не виделся, заперся у себя, обедал вдвоем с л’Анжели и предложил ему тридцать тысяч франков; тот наотрез отказался.
— А-а!
— Это удивляет ваше Высокопреосвященство.
— Нет.
— Тогда он послал за Барада и ему тоже пообещал тридцать тысяч; но Барада, менее доверчивый, чем Месье, чем ее величество королева-мать, чем ее величество царствующая королева, попросил сразу подписать ордер и получил деньги в тот же вечер.
— А остальные?
— Остальные все еще ждут. Сегодня утром в Лувре был совет. Этот совет состоит из Месье, королевы-матери, царствующей королевы, хранителя печатей Марийяка, Марийяка шпаги, Ла Вьёвиля, который по-прежнему «плывет», поскольку король вернул господину Шарпантье ключ от кассы, из господина де Бассомпьера и не знаю из кого еще.
— А король? Король?
— Король? — переспросил Сен-Симон.
— Присутствовал ли он на совете?
— Нет, монсеньор, король передал, что он болен.
— И вы знаете, о чем шла речь?
— По-видимому о войне.
— Почему вы так думаете?
— Монсеньер Гастон ушел разгневанный после замечания, сделанного ему господином де Бассомпьером.
— Какого замечания?
— Монсеньер Гастон в качестве главного наместника прокладывал маршрут армии. Речь шла о переправе через реку кажется через Дюраис.
«Где мы переправимся?» — спросил Бассомпьер.
«Здесь, сударь», — отвечал монсеньер Гастон, поднеся палец к карте.
«Позволю себе заметить, монсеньер, что ваш палец — не мост», — сказал Бассомпьер, и монсеньер Гастон в ярости ушел с совета.
Радостная улыбка осветила лицо Ришелье.
— Не знаю, чем объясняется, что я не даю им переправляться через реки там, где они хотят, и не держусь в стороне, чтобы смеяться над их бедствиями.
— Вы не стали бы над ними смеяться, монсеньер, — сказал Сен-Симон более серьезным тоном, чем можно было от него ожидать.
Ришелье посмотрел на него.
— Ибо их бедствие, — продолжал молодой человек, — было бы бедствием Франции.
— Хорошо, сударь, — сказал кардинал, — я вас благодарю; так вы говорите, что король с позавчерашнего дня не виделся ни с кем из своей семьи?
— Ни с кем, ручаюсь, монсеньер.
— И что один господин Барада получил свои тридцать тысяч?
— В этом я совершенно уверен: он позвал меня к подножию лестницы, чтобы я помог перенести к нему его богатство.
— И что собирается он делать со своими тридцатью тысячами франков?
— Пока ничего, монсеньер; но он предложил в письме к Марион Делорм… раз уж я назвал ее имя один раз, то могу еще раз повторить его, не правда ли, монсеньер?
— Да. Так что он предложил Марион Делорм?
— Прокутить их вместе с ней.
— И как он сделал это предложение — устно?
— Нет, к счастью, в письме.
— И Марион, надеюсь, сохранила это письмо? Оно у нее в руках?
Сен-Симон вынул часы.
— Половина четвертого, — сказал он, взглянув на них, — сейчас она должна уже от него избавиться.
— И к кому же оно попадет? — с живостью спросил кардинал.
— К королю, монсеньер.
— К королю?
— Это и заставило ее думать, что до конца сегодняшнего дня вы увидите его величество.
— А, теперь я понимаю.
В этот миг послышался шум мчащейся во весь опор кареты.
Кардинал, побледнев, оперся о кресло. Сен-Симон подбежал к окну.
— Король! — воскликнул он.
Тут отворилась дверь, выходящая на лестницу, и Буаробер устремился в комнату с криком:
— Король!
Отворилась дверь г-жи де Комбале.
— Король, — дрожащим от волнения голосом произнесла она.
— Ступайте все, — сказал кардинал, — и оставьте меня наедине с его величеством.
Каждый скрылся за своей дверью; кардинал отер лоб.
На лестнице послышались шаги: кто-то поднимался размеренной поступью.
Гийемо появился в дверях и доложил:
— Король.
— Ах, клянусь честью, — прошептал кардинал, — решительно, моя соседка Марион Делорм — великий дипломат.
XX. ПОЧЕМУ КОРОЛЬ БЫЛ ВСЕГДА ОДЕТ В ЧЕРНОЕ
Гийемо мгновенно скрылся; король Людовик XIII и кардинал де Ришелье остались лицом к лицу.
— Государь, — сказал Ришелье с почтительным поклоном, — мое удивление при известии о визите короля в этот скромный дом было настолько велико, что я не как должен был, встретить вас, ожидая у подножия лестницы, а остался здесь, будто ноги у меня приросли к паркету; я и сейчас, в вашем августейшем присутствии, боюсь поверить, что ваше величество лично удостоили снизойти до меня.
Король огляделся кругом.
— Мы одни, господин кардинал? — спросил он.
— Одни, ваше величество.
— Вы в этом уверены?
— Уверен, государь.
— И можем говорить совершенно свободно?
— Совершенно свободно.
— Тогда закройте эту дверь и выслушайте меня.
Кардинал поклонялся, послушно закрыл дверь и указал королю на кресло, в которое тот сел, вернее почти упал.
Кардинал, оставшийся стоять, ждал.
Король медленно поднял глаза и с минуту смотрел на него.
— Господин кардинал, — сказал он, — я был не прав.
— Не правы, государь? В чем?
— В том, что я сделал.
Кардинал в свою очередь пристально посмотрел на короля.
