Красный сфинкс

Затем, подобно атлету, который, собирая силы для физической борьбы, натирается маслом, он, готовясь к моральной борьбе, мгновение собирался с силами, затем провел платком по влажному от пота лбу и приготовился сломать печать.

В это время незаметно для него приоткрылась одна из дверей, и в образовавшемся просвете возникло обеспокоенное лицо г-жи де Комбале. Она узнала от Гийемо, что ее дядя плохо спал, а от Шарпантье — что прибыл гонец от короля.

Поэтому она отважилась войти без зова в кабинет дяди, надеясь, впрочем, что, как всегда, будет там желанной гостьей.

Но, увидев, что кардинал сидит, держа в руке письмо и не решаясь его распечатать, она поняла его тревогу и, хоть не знала о визите Марион Делорм, догадалась, что возникли какие-то новые обстоятельства.

Наконец, Ришелье вскрыл письмо.

Кардинал читал, и по мере чтения лицо его становилось все мрачнее.

Она бесшумно скользнула вдоль стены и оперлась о кресло в нескольких шагах от него.

Кардинал шевельнулся, но не произнес ни звука, и г-жа де Комбале решила, что она осталась незамеченной.

Кардинал продолжал читать, каждые десять секунд отирая платком лоб.

Было очевидно, что им владеет сильная тревога.

Госпожа де Комбале приблизилась к нему и услышала его свистящее прерывистое дыхание.

Затем он уронил на бюро руку, казалось, не имеющую силы держать письмо.

Он медленно повернул голову к племяннице, дав ей увидеть свое бледное, лихорадочно подергивающее лицо, и протянул к ней дрожащую руку.

Госпожа де Комбале бросилась к этой руке и поцеловала ее.

Но кардинал обвил рукой талию племянницы, притянул ее к себе, прижал к сердцу и, подавая другой рукой письмо, сказал, пытаясь улыбнуться:

— Читайте.

Господа де Комбале стала читать про себя.

— Читайте вслух, — попросил кардинал, — мне нужно хладнокровно изучить это письмо, звук вашего голоса освежит меня.

Госпожа де Комбале начала читать:

«Господин кардинал и добрый друг,

здраво обдумав внутреннее и внешнее положение и считая, что хоть они и одинаково серьезны, но внутренние дела наиболее важны из-за смут, порождаемых в сердце королевства г-ном де Роганом и его гугенотами, мы решили, полные доверия к политическому гению, доказательства коего Вы нам столь часто давали, оставить Вас в Париже, дабы руководить делами государства в наше отсутствие; мы же, вместе с нашим возлюбленным братом Месье в качестве главного наместника и господами д’Ангулемом, де Бассомпьером и де Гизом в качестве военачальников выступим, чтобы заставить снять осаду Казаля и пройти добром или силой через владения господина герцога Савойского. Мы будем ежедневно направлять к Вам курьеров, чтобы сообщать о ходе наших дел, осведомляться о Ваших и прибегать в затруднительных случаях к Вашим добрым советам.

Засим мы просим Вас, господин кардинал и добрый друг, дать нам точный отчет о войсках, составляющих нашу армию, о количестве орудий, пригодных для ведения кампании, и о суммах, кои могут быть переданы в наше распоряжение за вычетом тех, что вы считаете необходимыми для нужд Вашего министерства.

Я долго размышлял, прежде чем принять решение, о котором Вас извещаю, ибо вспоминал слова великого итальянского поэта, вынужденного оставаться во Флоренции из-за разразившихся волнений и в то же время стремящегося уехать в Венецию для завершения важных переговоров: „Если я останусь, кто поедет? Если я уеду, кто останется?“ К счастью, мне повезло больше, чем ему: в Вашем лице, господин кардинал и добрый друг, у меня есть мое второе „я“, и, оставляя Вас в Париже, я могу одновременно остаться и уехать.

На этом, господин кардинал и наш друг, я заканчиваю свое письмо. Да не оставит Вас Господь своей святою защитой.

Благосклонный к Вам Людовик».

По мере чтения голос все больше изменял г-же де Комбале и, когда она дошла до последних строчек, стал почти неслышен. Но, хотя кардинал прочел письмо лишь один раз, оно неизгладимо запечатлелось в его памяти, и лишь для того, чтобы успокоить свое волнение, прибег он к помощи нежного голоса г-жи де Комбале, оказывающего на его частые волнения то же действие, что арфа Давида на приступы безумия Саула.

Закончив чтение, она прижалась щекой к голове кардинала и произнесла:

— О злые люди! Они поклялись убить вас горем!

— Послушай, а что бы ты сделала на моем месте, Мария?

— Но ведь вы не серьезно меня об этом спрашиваете, дядя?

— Вполне серьезно.

— О! Я на вашем месте? переспросила она, на миг задумавшись.

— Да, ты на моем месте. Ну же, говори.

— На вашем месте я бы предоставила этих господ их участи. Когда вас не будет рядом, посмотрим, как они из всего этого выпутаются.

— Это твое мнение, Мария?

Она выпрямилась и, призван на помощь всю энергию, сказала:

— Да, это мое мнение. Все эти люди — король, королевы, принцы — не стоят тех трудов, которые вы предпринимаете ради них.

— А что мы станем делать, если я покину всех этих людей, как ты их называешь?

— Мы отправимся в какое-нибудь из наших аббатств, в одно из лучших, и будем там жить спокойно: я любя вас и заботясь о вас, вы — наслаждаясь природой и поэзией, сочиняя стихи, дающие вам отдохновение от всего.

— Ты воплощенное утешение, любимая моя Мария, и всегда даешь мне хорошие советы. На этот раз, впрочем, твое мнение совпадает с моим желанием. Вчера вечером, когда ты ушла из моего кабинета, меня более или менее предупредили о том, что замышляется против меня. Поэтому в моем распоряжении была целая ночь, чтобы подготовиться к ожидающему меня удару, и мое решение было принято заранее.

Он протянул руки, подвинул к себе лист бумаги и написал:

«Государь,

я как нельзя более польщен новым знаком уважения и доверия, коим Вашему Величеству угодно было почтить меня, но, к несчастью, принять его я не могу. Мое здоровье, и без того пошатнувшееся, еще более ухудшилось во время осады Ла-Рошели — осады, с Божьей помощью доведенной нами до благополучного конца; однако это напряжение исчерпало мои силы, и мой врач, моя семья, мои друзья требуют от меня обещания полного отдыха, а дать мне его могут лишь отсутствие дел и деревенское уединение. Поэтому, государь, я удаляюсь в мой дом в Шайо, купленный в предвидении моей отставки. Прошу Вас, государь, принять ее, по-прежнему считая меня нижайшим — и главное, вернейшим — из Ваших подданных.

Арман, кардинал де Ришелье».

Госпожа де Комбале из скромности отошла. Он знаком подозвал ее и протянул ей письмо. Она читала, и крупные слезы струились по ее щекам.

— Вы плачете? — спросил ее кардинал.

— Да, — ответила она, — святыми слезами!

— Что вы называете святыми слезами, Мария?

— Те слезы, что льются даже в минуту сердечной радости: я оплакиваю ослепление короля и судьбу страны.

Кардинал поднял голову и положил руку на руку племянницы.

— Да, вы правы, — сказал он, — но Бог, покидающий порою королей, не покидает с такой же