Мюрат

— Сир, не хотите ли посмотреть список ваших судей?

— Охотно, сударь, охотно, это должно быть очень любопытно. Читайте, я послушаю.

Капитан Стратти зачитал имена. Мюрат слушал с надменной улыбкой.

— Ах, — сказал он, когда капитан закончил чтение, — кажется, приняты все предосторожности.

— Как это, сир?

— Да разве вы не знаете, что все эти люди, за исключением докладчика Фройо, обязаны мне своими назначениями? Конечно, они будут бояться обвинения в признательности мне, а потому решение будет единодушным.

— Сир, если бы вы сами явились перед комиссией и попробовали защищаться?

— Замолчите, сударь, замолчите! — сказал Мюрат. — Если бы я признал судей, назначенных мне, то должен был бы уничтожить многие страницы истории. Я считаю такой трибунал некомпетентным и нахожу постыдным явиться перед ним. Я знаю, что не спасу своей жизни, но предоставьте мне, по крайней мере, сохранить королевское достоинство.

В эту минуту вошел лейтенант Франческо Фройо, чтобы допросить пленного, и спросил его о имени, возрасте и родине. В ответ на эти вопросы Мюрат поднялся с видом устрашающего достоинства.

— Я — король Иоахим Наполеон, король обеих Сицилий, — сказал он, — и приказываю вам удалиться.

Докладчик повиновался.

Тогда Мюрат спросил у Стратти, можно ли ему написать последнее письмо жене и детям. Тот, будучи не в состоянии говорить, ответил утвердительным знаком. Иоахим тотчас же сел за стол и написал письмо следующего содержания:

«Дорогая сердцу моему Каролина. Роковой час настал. Я скоро приму последние мучения. Через час у тебя не будет более супруга, а у наших детей — отца. Вспоминайте меня и храните обо мне память. Я умираю безвинно, и жизнь мою отнимает неправедный суд.

Прощай, мой Ахилл. Прощай, моя Летиция. Прощай, мой Люсьен. Прощай, моя Луиза.

Покажите себя достойными вашего отца. Я покидаю вас на чужой земле, в царстве, полном моих врагов. Покажите себя выше несчастия и не считайте себя выше того, что вы есть, помня о том, что вы были.

Прощайте, я благословляю вас. Не проклинайте никогда моей памяти. Помните, что самым сильным горем, какое я испытываю, является то, что я должен умереть вдали от моих детей, моей жены и не имея около себя друга, который закрыл бы мне глаза.

Прощай, моя Каролина. Прощайте, дети мои. Примите мои отеческие благословения, мои тихие слезы и мои последние поцелуи. Прощайте, не забывайте вашего несчастного отца.

Пиццо, 13 октября 1815 года.

Иоахим Мюрат».

Подписавшись, он отрезал прядь своих волос и вложил ее в письмо. В это время вошел генерал Нунцианте. Мюрат приблизился к нему, сжал его руку и сказал:

— Генерал, вы отец и супруг, знали ли вы когда-нибудь, что значит покидать жену и детей? Поклянитесь мне, что это письмо будет передано.

— Клянусь своими эполетами, — сказал генерал, вытирая слезы.

— Мужайтесь, мужайтесь, генерал! — сказал Мюрат. — Мы с вами солдаты и знаем, что такое смерть. Одной последней милости прошу: вы разрешите «пли» скомандовать мне самому?

Генерал кивнул головой. В этот момент вошел докладчик с приговором в руке. Мюрат угадал, что в нем заключалось.

— Читайте, сударь, — сказал он холодно, — я вас слушаю.

Приговор был единогласный — смертная казнь. Король повернулся к Нунцианте.

— Генерал, — сказал он, — поверьте, что я отличаю орудие, меня поражающее, от руки, которая его направляет… Ну, хорошо! Не будем больше говорить. Я отказался принять моих судей, но не отвергаю палачей. На который час назначена моя казнь?

— Назначьте его сами, сир, — ответил генерал.

Мюрат вынул из бокового кармана часы с портретом жены. Он посмотрел на него с нежностью.

— Взгляните, генерал, — сказал он, показывая его Нунцианте, — это портрет королевы, вы ее знаете? Не правда ли, как она здесь похожа?

Генерал отвернулся. Мюрат вздохнул и положил часы в карман.

— Итак, сир, — сказал докладчик, — какой час вы назначаете?

— Ах да, — сказал Мюрат, — совсем забыл, зачем и вынимал часы, — он вновь достал часы, но в этот раз взглянул не на портрет, а на циферблат. — В четыре часа, если вам угодно. Сейчас три с четвертью.

Докладчик поклонился и вышел. Генерал хотел последовать за ним.

— Я вас не увижу больше, Нунцианте? — спросил Мюрат.

— Моя служба обязывает меня быть при вашей казни, сир, но у меня не хватит сил.

— Хорошо, хорошо, генерал, я увольняю вас от присутствия там в последний момент, но я желаю с вами попрощаться и обнять вас.

— Я встречу вас на пути, сир.

— Спасибо, теперь оставьте меня одного.

— Сир, пришли два священника. Хотите вы их принять?

— Да, пусть войдут.

Генерал вышел.

Минуту спустя на пороге показались священники. Один из них был дон Франческо Пелегрино, дядя того, кто был причиной смерти короля, другой — дон Антонио Масдеа.

— Что вам нужно? — спросил их Мюрат.

— Спросить вас, хотите ли умереть христианином?

— Я умру солдатом. Оставьте меня.

Дон Франческо Пелегрино вышел. Без сомнения, он чувствовал себя прескверно перед Иоахимом. Что касается Антонио Масдеа, то он остановился у двери.

— Разве вы меня не слышали? — сказал Мюрат.

— Это так, — ответил старец, — но позвольте мне не поверить, что это ваше последнее слово. Уже не в первый раз я вас вижу и обращаюсь к вам с просьбой: я уже имел случай просить у вас милости.

— Какой?

— Когда ваше величество посетили Пиццо в десятом году, я просил у вас двадцать пять тысяч франков на строительство нашей церкви. Ваше величество прислали мне сорок тысяч.

— Как бы предсказав этим, что буду здесь похоронен, — сказал, улыбаясь, Мюрат.

— Потому, сир, я хочу верить, что вы не откажете в моей второй просьбе, так как не отказали в первой. Сир, я прошу вас на коленях, — старец упал к ногам Мюрата. — Умрите христианином!

— Это вам доставит удовольствие? — спросил король.

— Сир, я отдал бы остаток дней моих, моля бога, чтобы дух святой посетил вас в ваш последний час.

— Хорошо! — сказал Мюрат. — Исповедуйте меня. Каюсь, что, будучи ребенком, не слушался родителей, а с тех пор, как стал взрослым человеком, я не нахожу ничего, в чем мог бы упрекнуть себя.

— Сир, не дадите ли вы мне свидетельства, что умираете в христианской вере?

— Без сомнения, — сказал Мюрат, затем взял перо и написал:

«Я, Иоахим Мюрат, умираю христианином, веря в святость Церкви католической, апостольской, римской».

— Теперь, отец мой, — продолжал он, — если вы имеете еще и третью просьбу, поспешите, так как у