— Добрый вечер, мамаша. Ужин готов?
— Да, и даже остыл.
— А он здесь?
— Нет, по там один господин.
— Какой еще господин?
— Такой, которому сегодня вечером нужно с тобой поговорить — Со мной?
— Да, с тобой.
Эта беседа велась в некоем подобии маленькой застекленной передней, отделявшей лестничную площадку от большой комнаты, выходившей на улицу.
Сквозь стеклянную дверь была ясно видна лампа, освещавшая комнату, которая имела вид если и не удовлетворительный, то, во всяком случае, сносный.
Старые желтые шелковые занавески, которые время местами посекло и побелило, несколько стульев, крытых утрехтским зеленым рубчатым бархатом, большая, с двенадцатью ящиками, шифоньерка маркетри и старая желтая софа — такова была роскошь помещения.
Она не узнала этого человека, но наши читатели сразу узнают его: это был тот самый человек, который всполошил любопытных, когда проходила мнимая королева, человек, заплативший за памфлет пятьдесят луидоров.
Молодая женщина распахнула стеклянную дверь.
Он не дал ей времени начать разговор.
— Я знаю, о чем вы меня спросите, — заговорил он, — но я яснее всего отвечу, сам задавая вам вопросы. Вы — мадмуазель Олива?
— Да, сударь.
— Очаровательная женщина, очень нервная и очень увлеченная системой господина Месмера!
— Вы можете похвалиться весьма необычными манерами, — заметила молодая женщина, которую отныне мы будем называть мадмуазель Олива, раз она соблаговолила откликнуться на это имя.
— Мадмуазель! Я только что видел вас у господина Месмера и нашел, что вы именно такая, какую я и хотел.
— Сударь!
— О, не беспокойтесь, мадмуазель! Я ведь не говорю вам, что я нахожу вас очаровательной. Нет, вы могли бы подумать, что это — объяснение в любви, а это не входит в мои намерения. Не отходите — вы заставите меня кричать, как будто я глухой.
— Но в таком случае, что же вам угодно? — наивно спросила Олива.
— Что бы вы сказали насчет некоего союза между нами?
— В какого рода делах? — спросила Олива, любопытство которой выдавало себя искренним изумлением.
— Вы не откажетесь от двадцати пяти луидоров в месяц?
— Я предпочла бы пятьдесят, но еще больше я предпочитаю право самой выбирать себе любовника.
— Черт возьми! Я уже сказал вам, что не желаю быть вашим любовником! Тут ваша душа может быть спокойна!
— Но тогда, черт побери, что я должна для вас делать за ваши пятьдесят луидоров?
— Вы будете принимать меня у себя, вы окажете мне самый лучший прием, вы будете давать мне руку, когда я того пожелаю, вы будете ждать меня там, где я вам скажу.
— Но у меня есть любовник, сударь!
— Так прогоните его, черт подери!
— О, Босира note 30 нельзя прогнать, когда захочешь!
— В таком случае я согласен на Босира.
— Вы покладистый человек, сударь.
— Услуга за услугу. Условия вам подходят?
— Подходят, если вы назвали их все.
— Ну да, я назвал все!
— Идет!
— Вот вам за первый месяц вперед.
И он протянул сверток с пятьюдесятью луидорами, не коснувшись ее даже кончиками пальцев.
Как только золото очутилось у нее в кармане, два коротких удара в дверь, выходившую на улицу, заставили Оливу подскочить к окну.
— Боже милостивый! — вскричала она. — Бегите скорее, это он!
— Он? Кто — он?
— Босир… Мой любовник… Пошевеливайтесь, сударь!
— Очень нужно!
— Слышите, как он колотит? Он выломает дверь!
— Так откройте ему! И какого черта вы не дали ему ключи?
Незнакомец уселся на софу, бормоча себе под нос:
— Я должен посмотреть на этого чудака и увидеть, что он собой представляет.
Удары в дверь продолжались, перемежаясь с проклятиями, поднимавшимися куда выше третьего этажа.
— Ступайте, мамаша, ступайте и отворите дверь! — в бешенстве крикнула Олива. — А если с вами, сударь, стрясется беда, — что ж, тем хуже для вас!
— Как вы справедливо изволили заметить, тем хуже для меня! — не пошевельнувшись на софе, отвечал бесстрастный незнакомец.
Трепещущая Олива прислушивалась к тому, что происходит на лестничной площадке.
Глава 19. ГОСПОДИН БОСИР
Олива бросилась навстречу разъяренному мужчине с поднятыми кулаками, с бледным лицом, в костюме, пришедшем в беспорядок; он ворвался в комнату, испуская хриплые проклятья.
— Оставь меня! — крикнул вновь прибывший, грубо высвобождаясь из объятий Оливы.
И продолжал, все повышая и повышая голос!
— А, мне не открывают дверь, потому что здесь этот человек! Ах, вот оно что! Вы мне за это ответите, сударь! — прибавил он.
— А что, по-вашему, я должен отвечать вам, дорогой господин Босир? — спросил незнакомец.
— Что вы здесь делаете?.. Нет, сперва скажите, кто вы такой?
— Я самый тихий человек, которому вы делаете страшные глаза. Кроме того, я разговаривал с этой дамой с самыми благими намерениями.
— Да, да, конечно, — пролепетала Олива, — у него самые благие намерения.
— Помолчи! — рявкнул Босир.
— Ну, ну, — сказал незнакомец, — не рычите так на даму, она решительно ни в чем не виновата, и, если вы в плохом расположении духа…
— Смерть всем чертям ада! Вставайте и убирайтесь отсюда, а не то я уничтожу эту софу и все, что на ней!
Разъяренный Босир сделал широкий театральный жест и, обнажив шпагу, описал рукою и лезвием круг, по меньшей мере, в десять футов.
— Повторяю, — заявил он:
— Вставайте, или вы будете пригвождены к спинке софы!
— По правде говоря, редко встречаются столь несимпатичные люди, — отвечал незнакомец и левой рукой тихонько вытащил из ножен короткую шпагу, которую давно уже положил у себя за спиной, на софу.
Зрелище было любопытное.
С одной стороны, кое-как одетый, пьяный, дрожавший Босир, не попадая в цель, не придерживаясь какой бы то ни было тактики, наносил прямые удары неуязвимому противнику.
С другой стороны, на софе сидел человек, одну руку положив на колено, а в другой держа оружие,
