— Как? Что вы хотите этим сказать? — быстро спросил де Крон.
— Я хочу сказать, что, на мгновение заподозрив графиню де ла Мотт, я целиком и полностью восстанавливаю ее доброе имя.
— Вы ее заподозрили? Но в чем же?
— Да будет вам известно, что в тот момент, когда у меня появилась надежда исправить эту Оливу, снова вывести ее на дорогу честности и труда, — я забочусь о нравственности, сударь, — в этот самый момент ее у меня похитили.
— Странно!
— Не правда ли?.. И я чуть было не погубил себя, утверждая, что это — графиня де ла Мотт. Чего стоит людская молва!
Господин де Крон подошел к Калиостро вплотную.
— Послушайте, — сказал он, — пожалуйста, выражайтесь определеннее.
— Ах, сударь, теперь, когда вы разыскали Оливу и Босира, ничто не заставит меня плохо думать ни о графине де ла Мотт, ни о ее постоянных заботах, ни о ее знаках, ни о ее переписке.
— А у вас есть доказательства, что графиня де ла Мотт переписывалась с Оливой?
— Сотни доказательств!
— Каких же?
— Записки графини де ла Мотт, которые она посылала Оливе с помощью арбалета, который наверняка найдут у нее в квартире. Некоторые из этих записок, обернутые вокруг кусочка свинца, не достигли цели. Они попадали на улицу, так что мои люди и я подобрали несколько штук.
— Вы, конечно, предоставите их правосудию?
— Ах, они столь невинны, что я не буду испытывать угрызений совести и не стану думать, что заслужу упрек со стороны графини де ла Мотт.
— И... доказательства того, что они сговорились, что они встречались?
— Самые веские. Очевидно, графиня де ла Мотт могла легко проникнуть в мой дом и встретиться с Оливой, коль скоро я сам видел ее у себя в тот самый день, когда молодая женщина исчезла.
— Ах, вот как!.. Но зачем же она пришла, если Олива исчезла?
— Это вопрос, который я задал себе прежде всего и на который не смог ответить. Я видел, что графиня де ла Мотт вышла из почтового экипажа, который остался на улице Руа-Доре. Мои люди видели, что экипаж стоял долго, и я, должен признаться, подумал, что графиня де ла Мотт хотела последовать за Оливой.
— И вы предоставили ей свободу действий?
— Почему же нет? Графиня де ла Мотт — дама сострадательная и покровительствуемая. Она принята при дворе. Зачем же я стал бы мешать ей освободить меня от Оливы?.. И вы сами видите, что я допустил бы ошибку, ибо некто другой похитил ее у меня, чтобы погубить ее снова.
— Что же сказала графиня де ла Мотт, не обнаружив у вас Оливу?
— Мне показалось, что она растеряна.
— Вы подозреваете, что Оливу похитил именно Босир?
— Я подозреваю его единственно потому, что вы мне сказали, будто он и впрямь ее похитил, в противном случае я не заподозрил бы ничего. Этот человек не знал, где живет Олива. Кто же мог сообщить ему об этом?
— Сама Олива!
— Не думаю: ведь вместо того, чтобы просить его похитить ее у меня, она сбежала бы от меня к нему, и поверьте, что он не проник бы ко мне, если бы графиня де ла Мотт не переслала ему ключ.
— У нее был ключ?
— Вне всякого сомнения.
— А скажите, пожалуйста, в какой день ее похитили? — спросил де Крон, путь коему неожиданно осветил факел, который столь искусно протянул ему Калиостро.
— О, тут я не могу ошибиться: это было как раз накануне дня святого Людовика.
— Верно! — воскликнул лейтенант полиции. — Верно! Граф! Сейчас вы оказали государству большую услугу.
— Я счастлив, сударь.
Глава 34. ДОПРОСЫ
В то время, как де Крон беседовал с Калиостро, де Бретейль явился в Бастилию от имени короля, чтобы учинить допрос де Роану.
Де Роан отказался отвечать на его вопросы.
Министр юстиции настаивал, но де Роан заявил, что он всецело поручит себя воле парламента и судьи.
Де Бретейль был вынужден отступить перед непоколебимой волей обвиняемого.
Он приказал вызвать к нему графиню де ла Мотт. Та с готовностью повиновалась.
Жанна рассказала всю сплетенную ею небылицу. Тут по-прежнему были все те же намеки на весь свет, все те же утверждения, что ложные обвинения исходят неизвестно откуда.
Де Бретейль сказал, что кардинал все взваливает на нее.
— Благоволите передать господину кардиналу, — холодно ответила Жанна,
— что я призываю его впредь не придерживаться столь плохой системы защиты.
Министр юстиции был человек умный; он знал, как воздействовать на женскую натуру. Он пообещал графине де ла Мотт все в том случае, если она без околичностей обвинит кого-нибудь.
— Берегитесь, — прибавил он, — своим молчанием вы обвиняете королеву. Берегитесь: если вы будете и дальше так себя вести, вы будете осуждены как виновная в оскорблении величества, а это позор, и это веревка!
— Я не обвиняю королеву, — отвечала Жанна, — но почему обвиняют меня?
После этого она замкнулась в благоразумном молчании, и эта ее первая встреча с министром юстиции никаких результатов не дала.
Тем не менее распространился слух о том, что доказательства появились, что брильянты были проданы в Англии, где де Вилет был арестован агентами де Вержена note 47.
Первый штурм, который пришлось выдержать Жанне, был ужасающ. Поставленная на очную ставку с Рето, которого она обязана была считать своим союзником до гроба, она с ужасом услышала смиренное признание, что подделывателем был он, что он написал расписку в получении брильянтов и письмо королевы, подделав и подписи ювелиров, и подпись ее величества.
Когда ему задали вопрос, каков был мотив совершенных им преступлений, он ответил, что сделал это по просьбе графини де ла Мотт.
Взбешенная, потерявшая голову, она все отрицала, она защищалась, как львица; она утверждала, что знать не знает, что никогда не видела этого самого Рето де Вилета.
Но у нее было еще два жестоких потрясения: ее сокрушили два свидетельства.
Первый удар нанес кучер фиакра, которого разыскал де Крон. Он заявил, что в день и час, указанные Рето, он отвозил даму, так-то и так-то одетую, на улицу Монмартр.
Кто была эта дама, которая окружала себя такой таинственностью и которую кучер посадил в карету в квартале Маре, как не графиня де ла Мотт, проживавшая на улице Сен-Клод?
Что касается непринужденности в обращении, существовавшей между сообщниками, то как же отрицать ее, когда свидетель утверждает, что накануне дня святого Людовика он видел на сиденье почтовой кареты, из которой вышла графиня де ла Мотт, Рето де Вилета, бледную и взволнованную физиономию которого нетрудно было узнать?
Свидетель этот был одним из приближенных слуг Калиостро.
Это имя заставило Жанну подскочить и довело ее до крайности. Она бросилась обвинять Калиостро, который, по ее словам, с помощью чар и ворожбы околдовал дух кардинала де Роана, коему он внушал таким образом «преступные замыслы против ее королевского величества».
Это было первое звено в цепи обвинений в супружеской измене.
Де Роан, защищая Калиостро, защищал себя. Он отрицал все так упорно, что Жанна вышла из себя и в первый раз обвинила кардинала в безрассудной любви к королеве.
