допроси его, делай с ним что хочешь, отдаю его тебе; но, слышишь, он должен заговорить! Чем более могуществен враг и чем он ближе ко мне, тем более важно для меня его знать.
Потом, помолчав с минуту, он остановил свой взгляд на Эммануиле Филиберте, задумчиво опустившем голову.
— А кстати, — сказал император, — твой кузен Филипп Второй прибыл в Брюссель.
Переход был таким неожиданным, что Эммануил вздрогнул. Он поднял глаза и встретился взглядом с императором.
На этот раз он содрогнулся.
— И что? — спросил он.
— А то, — продолжал Карл V, — что я буду счастлив вновь увидеть моего сына!.. Правда, похоже, он догадывается, что наступил благоприятный момент и пришел его час наследовать мне? Но прежде чем я встречусь с ним, Эммануил, займись моим убийцей.
— Через час, — ответил Эммануил, — ваше величество будет знать все, что ему угодно знать.
И, поклонившись императору, протянувшему ему искалеченную руку, Эммануил Филиберт ушел, убежденный, что изо всех событий этого дня, именно тому, о чем Карл V упомянул как бы вскользь в конце разговора, он и придавал на самом деле наибольшее значение.
XI. ОДОАРДО МАРАВИЛЬЯ
Уходя, Эммануил Филиберт снова бросил взгляд на пленника, и этот взгляд утвердил его в первоначальной мысли, что он будет иметь дело с дворянином.
Он сделал знак старшему из четырех солдат подойти к нему:
— Друг мой, — сказал он, — через пять минут по приказу императора ты доставишь этого человека ко мне в палатку.
Эммануил Филиберт мог бы и не упоминать имени Карла V: все знали, что тот передал ему всю свою власть, да и солдаты любили его и подчинялись беспрекословно, как подчинялись бы самому императору.
— Приказ будет выполнен, ваше высочество, — ответил сержант.
Герцог направился к себе.
Палатка Эммануила Филиберта не была роскошным шатром, разделенным на четыре части, как у императора; это была простая солдатская палатка, перегороженная надвое полотняным занавесом.
У входа сидел Шанка-Ферро.
— Оставайся здесь, — сказал ему Эммануил, — только возьми какое-либо оружие.
— Зачем? — спросил Шанка-Ферро.
— Сейчас сюда приведут человека, покушавшегося на жизнь императора. Я хочу допросить его с глазу на глаз. Посмотри на него, когда он будет входить, ну а если он нарушит слово, которое, несомненно, даст, и попробует бежать, задержи его, но живым, ты слышишь? Очень важно — живым!
— Тогда, — сказал Шанка-Ферро, — оружие не нужно, мне хватит рук.
— Поступай как знаешь, ты предупрежден.
— Будь спокоен, — произнес Шанка-Ферро.
Шанка-Ферро продолжал говорить «ты» своему молочному брату, точнее, тот сам, храня святые традиции детства, потребовал, чтобы Шанка-Ферро говорил ему «ты».
Принц вошел в палатку; там его ждал Леоне, вернее, Леона.
Поскольку он был один и полог у входа за ним опустился, Леона бросилась ему навстречу, раскрыв объятия.
— Любимый, — сказала она, — вот и ты, наконец! При какой ужасной сцене нам пришлось присутствовать!.. Увы! Ты был прав, сказав мне, что по моему волнению и бледности меня можно было принять за женщину!
— Что поделаешь, Леона! Это обычные в жизни солдата сцены, и ты уже должна была к ним привыкнуть.
Потом, улыбнувшись, он добавил:
— Посмотри на Шанка-Ферро и бери с него пример.
— Как ты можешь говорить такие слова, Эммануил, да еще смеясь? Шанка-Ферро — мужчина; он любит тебя так сильно, как только мужчина может любить мужчину, я это знаю; но я, Эммануил, люблю тебя сильнее, чем могу выразить, люблю, как то, без чего нельзя жить! Я тебя люблю так, как цветок любит росу, как птица любит лес, как заря любит солнце… С тобой я живу, я существую, я люблю! Без тебя меня нет!
— Возлюбленная моя, — сказал Эммануил, — да, я знаю, что ты изящество, преданность и любовь в одном лице; я знаю, что, находясь рядом со мной, ты на деле внутри меня; вот почему между нами нет ни недомолвок, ни тайн.
— Почему ты мне это говоришь?
— Потому что сейчас сюда приведут человека, потому что этот человек — страшный преступник, которого я собираюсь допросить, потому что, может быть, — кто знает? — он сделает важные признания, касающиеся весьма значительных особ. Пройди на другую половину палатки. Если хочешь, слушай. Я знаю: то, что я услышу, я услышу один.
Леона чуть заметно пожала плечами.
— Кроме тебя, — сказала она, — что значит для меня весь мир?
И, послав своему возлюбленному воздушный поцелуй, девушка исчезла за занавесом.
И вовремя: пять минут прошли, и с истинно военной точностью сержант ввел арестованного.
Эммануил ждал его, сидя так, чтобы быть в тени. Скрытый тенью, он смог в третий раз рассмотреть убийцу — подольше и повнимательнее.
Это был человек лет тридцати — тридцати пяти. Роста он был высокого, а черты его лица были столь благородны, что его маскировка, как уже было сказано, не помешала Эммануилу Филиберту с первого взгляда узнать в нем дворянина.
— Оставьте нас одних, — сказал принц сержанту. Приученный беспрекословно повиноваться, тот вышел, уводя за собой трех своих солдат.
Пленник обратил на Эммануила Филиберта живой и проницательный взгляд.
Эммануил поднялся и подошел к нему вплотную.
— Сударь, — сказал он, — эти люди не знали, с кем имеют дело, и потому связали вас. Вы дадите мне слово дворянина не пытаться бежать, и я вам развяжу руки.
— Я крестьянин, а не дворянин, — ответил арестованный, — и, следовательно, не могу дать вам слово дворянина.
— Если вы крестьянин, слово дворянина вас ни к чему не обязывает. Так дайте его, ведь это единственный залог, который я требую.
Пленник ничего не ответил.
— Тогда, — сказал Эммануил, — я развяжу вам руки без вашего слова. Я не боюсь оказаться один на один с вами, даже если вы не имеете чести, которой могли бы поклясться!
И принц принялся развязывать незнакомцу руки. Тот отпрянул.
— Подождите, — сказал он, — слово дворянина, я не попытаюсь бежать.
— Ну вот, — произнес, улыбаясь, Эммануил Филиберт, — какого черта! В собаках, лошадях и людях я кое-что понимаю.
И он закончил развязывать веревку.
— Ну вот вы и свободны. Теперь побеседуем.
Пленник хладнокровно посмотрел на свои онемевшие руки и уронил их вдоль тела.
— Побеседуем, — с иронией повторил он, — и о чем же?
— Конечно, о причинах, заставивших вас пойти на это преступление, — ответил Эммануил Филиберт.
— Я ничего не сказал, — ответил незнакомец, — следовательно, мне нечего сказать.
— Вы ничего не сказали императору, которого хотели убить, это понятно; вы ничего не пожелали сказать солдатам, которые вас арестовали, и это я понимаю тоже; но мне, дворянину, который обращается с вами не как с обыкновенным убийцей, а как с дворянином, мне вы скажете все.
