деревья стояли так тесно, а листва их так разрослась, что при виде прозрачного голубоватого дымка, поднимавшегося между ветвями и верхушками деревьев, следуя направлению ветра, можно было подумать, что перед тобою лес, посреди которого цыгане разбили свой табор. Расширяясь на горизонте, долина, над которой высились массивные развалины замка Ла-Ферте-Милон, меняла свой вид; рощи фруктовых деревьев шли уже не сплошь, теряясь среди высоких тополей, огибаемых прихотливыми извивами реки, похожей на серебряную нить. Справа взору представал громадный треугольник, образуемый Норуа, Ансьенвилем и Фавролем. Пейзаж, хотя и утрачивал немного свою радующую взор живописность, тем не менее сохранял всю свою самобытность, поскольку рядом с возделанными полями, среди которых были разбросаны и плотные деревушки, и отдельно стоящие дома, простирались красноватые ланды, покрытые громадным, толстым и густым ковром вереска, и великолепными колючими кустарниками, доставлявшими радость Мадлену, который называл их своей кладовой; к тому же эти поля и заросли вереска прекрасно сочетались с окружавшими их темными лесами, деревья которых высились друг над другом, полностью закрывая на северо-западе горизонт.
Эта картина, совершенно новая для Камиллы, произвела на нее глубокое впечатление. До сих пор перед ней не открывалась другая перспектива, кроме серых стен и чахлых деревьев в саду пансиона или же пестрой раскраски лавочек, стоявших напротив магазина ее отца. Если порой в своих мечтах она обращала свой взгляд к небу, следя за изменчивым течением облаков, то черные от сажи и грязи зубцы печных труб, пятнами проступавших на небесной лазури, тут же заставляли девушку опускать голову. Только творения рук человеческих до сих пор служили пищей для ее восторгов, но и самое прекрасное творение в глазах некоторых мечтателей все же сохраняет неизгладимую печать малости того, кому оно обязано своим появлением на свет. Вид человеческого творения может быть грандиозен, но порой он наводит страх. Какими бы многочисленными и какими бы богатыми ни были дворцы, от этого лишь еще сильнее и еще мучительнее становится их контраст с лачугами. Вздымающийся вверх собор говорит не только о Боге, он рассказывает историю ушедших поколений, потративших жизнь на то, чтобы сначала нагромоздить эти камни друг на друга, а затем покрыть их резьбой. Внезапно оказавшись перед лицом творения Господа, девушка была одновременно удивлена и взволнована, открыв для себя, сколько простоты заключено даже в самом пышном его великолепии, а главное, как нежно и ласково оно улыбается, и не просто кому-то в отдельности, а всем, кто его видит: людям и животным, от самого маленького до самого большого, от самого скромного до самого надменного.
Камилла на время застыла в восхищении, погрузившись в безмолвное созерцание; нежная улыбка вызывала дрожание ее губ, и две слезы засверкали, подобно двум бриллиантам, в бархатистой оправе ее ресниц.
— Ну что? — спросил Мадлен, который, привыкнув к этому пейзажу, хотя и не разучившись чувствовать его красоту, сосредоточил все свое внимание на Камилле и смотрел на нее, проявляя все признаки живейшего удовлетворения. — Мне кажется, это стоит улицы Бур-л'Аббе!
— О крестный! — пробормотала Камилла, словно протестуя против подобного сравнения.
— Итак, ты предпочитаешь это?
Камилла сложила молитвенно ладони и посмотрела на небо.
— Черт возьми! — продолжал Мадлен. — По крайней мере не обнаруживай слишком явно это свое предпочтение перед твоим отцом. Если ты станешь говорить что-то плохое об этой знаменитой сточной канаве на Паромной улице, о которой госпожа де Сталь печалилась в Коппе, то есть в виду Монблана и Женевского озера, он, вероятно, будет способен лишить тебя наследства.
— Бедный отец, — с улыбкой промолвила Камилла. — Он удивлялся, что вы можете считать себя счастливым в вашей «берлоге», как он называл вашу ферму… О! Я теперь прекрасно вас понимаю. Послушайте, крестный, мне кажется, что я провела бы здесь всю жизнь, никогда не испытывая ни скуки, ни сожаления, наслаждаясь этим чудесным пейзажем и видом прелестного маленького замка, который так вписывается в природу, что можно подумать, будто он вырос здесь сам собой.
— Да, действительно, — с довольным видом засмеялся Мадлен. — Вот оно, то убежище, в котором ты нуждалась, чтобы осуществить те мечты, что порой не дают нам спать.
— Вы правы, — ответила Камилла. — Этот маленький замок очарователен, и я рада, что взяла мой альбом и карандаши. Я стану делать с него зарисовки, пока вы будете охотиться. Покидая вас, я смогу увезти с собой частицу вашей жизни. Однако вы сейчас скажете, что я льщу вам: мне кажется, я одинаково полюбила и вашу скромную ферму, и этот маленький замок.
— Это потому, что эта скромная ферма принадлежит мне, дорогое дитя, — сказал Мадлен со своей доброй улыбкой, — а в твоем сердце живет частичка любви ко мне. Но если тот, о ком мы только что говорили на ферме, если человек, который, первым заставит чаще биться твое сердце и которого ты, конечно же, полюбишь сильнее, чем любишь меня, жил бы в этом замке, то я уверен, зная твой
безупречный вкус, что ты отдала бы замку предпочтение перед фермой.
— А кому принадлежит замок?
— Моему крестнику, дорогое дитя: ведь у меня есть не только крестница, но и крестник.
— Как?! — вскричала Камилла, не совладав с удивлением, вызванным у нее ответом крестного отца. — Этот прекрасный замок принадлежит господину Анри?
— Как! — в свою очередь вскричал Мадлен, не менее изумленный, чем Камилла. — Ты знакома с господином Анри?
— Крестный, — промолвила Камилла, заливаясь краской и опуская глаза, — мы ехали с ним в дилижансе из Парижа.
— Какой же я дурак! — воскликнул Мадлен, ударив себя по лбу. — Я даже и не подумал об этом, черт возьми, это так: они должны были приехать вместе, потому что здесь ходит всего одна карета, а они прибыли в один и тот же день. О Провидение, Провидение! Это одно из твоих чудес! Ну, и как ты находишь моего крестника?
— Я его едва видела, крестный, — пробормотала Камилла, запинаясь.
— Значит, вы были не в одном отделении дилижанса?
— Он был вместе с нами, точнее, занял место в купе раньше нас, а затем предложил его мне, но я не знаю, что ему ответил отец. Господин Анри побоялся стеснить нас и сел рядом с кондуктором.
— А, правда! Под парусиновым навесом на охапке соломы. Крестник рассказывал мне об этом. Узнаю его, он весь в этом, мой галантный рыцарь. Но как же случилось, что он ни слова не сказал мне о тебе?
— Но почему вы хотите, чтобы он говорил вам обо мне, крестный? Ведь он видел меня мельком!
— Этого достаточно, черт побери!
— И потом, он ведь не знал, кто мы такие, куда направляемся и увидит ли он меня еще когда- нибудь.
— Да, вот она, настоящая причина. В самом деле, я становлюсь идиотом. Да, моя крестница, да, дитя мое, да, Камилла, это была моя мечта. Когда я видел, как вы росли оба в двадцати льё друг от друга — ты, как чистая лилия, а он, как крепкий дуб; когда я восхищался тем, что воспитание дало тебе, а природа дала ему, я говорил себе: «Кто знает, может, Провидение создало их друг для друга, а мне предназначено быть той нитью, что соединит их? Эти дети — единственное на этой земле, к чему я испытываю любовь, почему же им не полюбить друг друга?»
И лицо бывшего торговца игрушками, обычно столь беззаботное и столь жизнерадостное, вдруг выразило такое волнение, на которое Камилла, всегда по достоинству оценивавшая своего крестного отца, все же полагала его неспособным; его губы дрожали, и он напрасно пытался скрыть эту дрожь; веки моргали и тщетно старались остановить слезу, блеснувшую под ресницами.
— Дорогой крестный! — вскричала Камилла, бросаясь в объятия Мадлена и пряча лицо у него на груди.
Мадлен приподнял головку Камиллы и взглянул на нее со своей доброй улыбкой.
— Ну же, — успокоил он девушку. — Хватит. Это все, что я хотел узнать у тебя, и если теперь мой крестник скажет мне столько же, даже не прибавив ни слова, то я буду вполне удовлетворен.
— Но я же вам ничего не сказала, крестный! — воскликнула Камилла.
— К счастью. Если бы ты при этом хоть что-нибудь сказала, то, возможно, сочла бы себя обязанной солгать. А теперь, когда дело продвинулось не только дальше, чем я полагал, но и к тому же, похоже, идет как надо, я должен уделить некоторое внимание нашему завтраку и особенно твоему отцу. Мне нет
